Страница 3 из 11
Нет, сегодня они точно будут тереться около него, хотя к завтрашнему дню снова забудут. Да, в свое время он был довольно известен своим "Манифестом от имени Мяса". Известен, но не слишком. Весьма скромная слава нечто между гуру очередного культа с новой диетой и поп-звездой, так и не поднявшейся выше восьмого места в хит-парадах достаточно для того, чтобы несколько десятков лет участвовать в ток-шоу и давать нет-интервью. Интерес вспыхивал снова, когда его партия, получившая название "Мясо", снова давала повод для дискуссий в прессе. Все долго ждали от него чего-то еще. Чего-то интересного. Но так и не дождались. Во всяком случае, себе он надоел раньше, чем публике, и, возможно, продолжал бы доить прессу еще немного, если бы захотел: в этой культуре человек, обозначенный ярлыком "знаменитость", может тянуть целую вечность на развалинах былой славы, хоть и считается, что в карете прошлого далеко не уедешь. Этого и сегодняшнего двойного события было достаточно, чтобы представители прессы пытались до него добраться.
Он сделал глоток крепкого горячего кофе, отчетливо ощущая, как проясняются мозги, неспешно прошел через гостиную, остановился у двери кабинета, почувствовал давнюю, неотвязную потребность сесть за работу, сделать что-то полезное - и одновременно ощутил непреодолимое желание махнуть рукой, сказать "черт с ним", пошляться по дому, попытаться осознать, что прожил на этой планете восемьдесят лет, зачастую бурных. Восемьдесят!
Он нерешительно постоял перед дверью, прихлебывая кофе, и неожиданно осознал, что путешественники во времени никуда не ушли и стоят вокруг молчаливыми невидимыми рядами, с интересом наблюдая за его действиями. Он отнял от губ кружку, растерянный и отчего-то смущенный. Путешественники во времени никогда не появлялись днем. До сих пор они всегда исчезали на рассвете, как привидения на Хэллоуин, прогоняемые утренним звоном церковных колоколов.
По его спине прошел озноб. "Кто-то ходит по твоей могиле", - сказал он себе и медленно огляделся, видя каждый предмет во всех его красочных деталях, приветствуя его, как старого многолетнего друга, памятного и знакомого до мелочей. И в этот момент тихий голос в его голове сказал:
- Скоро ты уйдешь.
Ну, разумеется, вот оно!
Теперь он понял все.
Сегодня день его смерти.
Во всем этом была некая изящная симметрия, та самая, что невольно порадовала его, несмотря на легкое касание страха. Сегодня он должен умереть, и именно поэтому путешественники во времени не исчезли, как обычно. Остались в ожидании его смерти и, конечно, постараются не пропустить ни мгновения. Еще бы: кульминационный момент всей поездки, главная цель, ярчайший пример грубой, ничем не прикрытой вещественности прежнего порядка, зловеще-чарующее зрелище, вроде Комнаты Ужасов в старом музее мадам Тюссо. Так или иначе, по-настоящему их такое не затрагивает. Они не способны чувствовать происходящее: в этом нет ничего ужасного, только, ради всего святого, не дотрагивайтесь до него.
Он понимал, что должен бы возмущаться их вуайеризмом, но не мог разжечь в себе праведного негодования. Что же, он, по крайней мере, небезразличен им настолько, чтобы наблюдать, интересоваться, жив он или умер, а это больше того, на что способны многие из настоящих людей, оставшихся в этом мире.
- Ну что же, - добродушно буркнул он, - надеюсь, шоу вам понравится.
И отсалютовал им кофейной чашкой.
Потом оделся, долго и бесцельно слонялся по дому, поднимая то одну, то другую вещь и снова ставя на место. Теперь в нем бурлило нетерпение, но вместе с настоятельной потребностью делать что-то он оставался странно безмятежным для человека, почти поверившего в только что испытанное предчувствие собственной смерти.
Цудак снова остановился у двери кабинета, посмотрел на письменный стол. Он еще может объединить собранные за тридцать лег заметки, частичные наброски и поправки к Большой Новой Книге, в которой синтезировано все, что он знал об обществе, о том, что в нем происходит, где именно и почему, что следует сделать, чтобы остановить негативные тенденции. Книге предстояло стать продолжением "Манифеста от имени мяса", только куда более глубоким и вдумчивым, более правдивым, следующей ступенью, усовершенствованием и эволюцией его теорий... Она могла бы создать и навеки закрепить его репутацию, вдохновить людей на необходимые поступки, сделать реальный вклад в существующую действительность. Изменить ход событий.
В какой-то момент он едва не поддался мысли сесть за стол, систематизировать заметки и за несколько часов закончить книгу, наговорив ее на диктофон: может, если боги проявят милость, он и в самом деле завершит ее до того, как за ним придет смерть.
Представьте, его скорченное тело обнаружат над только что завершенным манускриптом, которого ждали несколько десятилетий, над монографией, которая посмертно оправдает его! Не такой уж плохой способ попрощаться!
Но нет, поздно. Слишком много работы осталось недоделанной, этим ему следовало бы заниматься последние несколько лет. Слишком много, чтобы в последней раскаленной вспышке вдохновения завершить все за несколько оставшихся часов бурной деятельности, подобно студенту, прогулявшему весь семестр, чтобы в последнюю ночь взяться за курсовую, пока Неумолимый Жнец нетерпеливо притоптывает сапогом в гостиной, смотрит на песочные часы и покашливает. Абсурд. Если он не позаботился оправдать свое существование до сих пор, стоит ли заниматься этим в свой последний день на земле?
Старик отнюдь не был уверен в ответах, мало того, сильно сомневался, что хотя бы понимает вопросы.
Нет, уже поздно, поздно. И, вероятно, всегда было поздно.
Он опомнился и понял, что пристально уставился на каминную полку в гостиной, то место, где всегда стояло фото Эллен, пыльное пятно, остававшееся пустым все эти годы, с тех пор как она заключила контракт с Компанией, который он отказался подписать, и вознеслась. И стала бессмертной.
Он в сотый раз спросил себя, что хуже: иметь перед глазами постоянное напоминание, бесконечный источник раздражения в виде этого ничем не заполненного пространства или оставить снимок на виду. И что больнее: сто раз в день неловко отводить глаза от того уголка, где он стоял, или терпеть его присутствие?
Ну вот, он так разбередил себя, что не мог оставаться в четырех стенах, даже зная, как глупо высовывать нос за дверь, где засевший в засаде репортер в два счета его обнаружит. Но у Чарлза не было сил сидеть взаперти целый день. Не сейчас. Придется рискнуть. Пойти в парк, сесть на залитую солнцем скамью, подышать воздухом, взглянуть на небо. В конце концов, если он в самом деле верит в знамения, предчувствия, приметы, путешествия во времени и призраков, это его последний шанс.
Цудак с трудом сполз с четырех высоких ступенек белого камня и, оказавшись на улице, похромал к парку. Время от времени он останавливался и потирал ноющее бедро. Ему всегда нравилось ходить пешком, причем быстро, и сейчас он потихоньку злился на себя, едва перебирает ногами, как черепаха. Нынешняя медицина позволяла держать себя в относительно приличной форме, возможно, куда лучшей, чем у большинства мужчин его возраста в прошлом столетии, хотя он еще не зашел так далеко, чтобы подвергнуться весьма спорному методу лечения Хойта-Шнайдера, который Компания использовала для подкупа нужных людей. Что же, многие поддались соблазну и стали на нее работать. Но он, по крайней мере, еще вполне мог передвигаться самостоятельно, хотя и приобрел позорную склонность отдуваться и чуть не каждый квартал останавливался передохнуть.
День выдался чудесным, ясным, солнечным, но не слишком жарким или влажным для августа в Филадельфии Он кивнул соседу, канадскому эмигранту, выпалывавшему сорняки из висевшего за окном ящика с цветочками. Тот ответил кивком, как показалось Цудаку, чересчур резким, и поспешно отвернулся. В доме по другую сторону улицы медленно передвигался другой сосед, вернее, конгломерат из нескольких совершенно разных людей, выразивших желание слиться вместе, в одно многодольное тело в результате некоей биологической процедуры, подобно тому, как тонкие кирпичики, положенные один на другой, сплавляются, образуя башню. Получившееся существо редко покидало дом, интерьер которого, казалось, медленно разрастался, словно требуя его заполнить.