Страница 61 из 68
Буков знал по опыту войны, когда люди добровольно вызывались идти на подвиг, и совершали подвиг, и даже получали за него награды: если этот подвиг не оказывал влияния на изменение общей обстановки, они чувствовали себя перед товарищами так, будто только и стремились к тому, чтобы "схлопотать" награду, а не улучшить, допустим, позиции для всех. А если так, то это скорее личная отвага, а не то, что солдаты называют героизмом, то есть свершение смелого деяния ради всех.
По горняцким понятиям то же самое. Уж если добровольно идти на тяжелые условия, то не ради того, чтобы "выставиться" перед другими, а во имя того, чтобы поднять общую добычу, не скидывая с нее кубики на трудности.
И когда дневная бригада начала обставлять "ночников", Буков сумел добиться того, чтобы экскаваторы оборудовали кондиционерами за счет внеплановых прибылей. И вскоре в кабине экскаватора был создан микроклимат, вполне приемлемый, не хуже, чем в кабинете самого директора рудника. И бригада Букова разрабатывала уже забои со сложной геологической структурой, пользуясь отличным солнечным освещением, для того чтобы зорко и бережливо отлопачивать руду по сортам, что являлось, по существу, высшим классом виртуозного владения машиной.
Производительная работа металлургических печей достигается наличием сырья однородного состава.
Поэтому можно смело назвать работу машиниста экскаватора ювелирной, когда он не допускает попадания богатых руд в бедные или окисленных руд в сернистые.
Но только эти ювелиры работают инструментом, способным перемещать горы. И в опытных руках стальная полая глыба ковша обретает чувствительность человеческой горсти, копаясь и выбирая в забое сортные куски руды, брезгливо отгребая пустую породу.
Но дело тут не только в умении, а в совести добытчика.
В бригаде Букова был машинист Игнатий Фырин. Опытный, знатный экскаваторщик, обретший себе славу на разных стройках, на выемке грунтов. Но в руднике он работал недавно. На вскрышных работах первенствовал, но, когда пошло рудное тело, здесь прежних навыков его оказалось недостаточно. И когда Буков заметил, что Фырин погрузил в самосвал неотсортированную рудную массу, он приказал шоферу опрокинуть кузов здесь же, в забое.
Раздельная сортовая добыча руды в забое со сложной геологической структурой требует от машиниста экскаватора такого же искусства, как, скажем, от пилота бомбардировщика умения проделывать фигуры высшего пилотажа, назначенные истребителю.
И когда Фырин в ярости выскочил из кабины экскаватора, Буков, благодушно улыбаясь, объявил:
- На пол-литра! Разберу и свалю за пять с половиной минут. Засекай время.
Фырин ошеломленно сказал:
- Часов нет.
- На, держи мои!
Буков не справился за обещанное время. Сказал опечаленно:
- Значит, с меня причитается.
- Осрамился на людях, - осуждающе произнес Фырин. Посоветовал: Больше не заносись.
- Не буду, - пообещал Буков.
И когда зрители разбрелись по местам, подсмеиваясь над неудачей Букова, Буков, помрачнев, сказал Фырину:
- Ты понимаешь, почему я зашился?
- Не сдюжил, и все.
- Не думал, что такая каша в самосвал повалена, на перелопачивание главное время ушло.
- Хорош, - сказал Фырин. - Значит, ты всего-навсего хотел меня обличить? Так я понимаю?
- Так, - согласился Буков.
- А пока что себя перед людьми осрамил!
- Лучше себя, чем тебя.
- Это почему же?
- Для своей пользы.
- Хочешь, чтобы я из бригады ушел?
- Отнюдь.
- Но ты меня все ж таки унизил. Хоть с глазу на глаз, а унизил.
- Правильно, - сказал Буков. - Унизил.
- Все равно что по морде дал.
- Значит, дошло, - обрадовался Буков.
- Так как же я после этого могу с тобой ладить?
- А просто! Дай сдачи?
- То есть как это? - ошеломленно осведомился Фырин. - На хулиганство толкаешь?
- Зачем? Перекрой по сортности, только и дедов.
- Вот ты какой политик!
- А ты думал...
- Хитрый!
- В обнимку со всяким не привык жить.
- А со мной не собираешься?
- С первого дня, как обставишь. При всех шапку сниму. И братский поцелуй в щечку.
- Шутишь!
- Зачем! Кто кого. По обоюдному сговору.
- Ладно, - сказал Фырин, но чтобы без официальности. Между собой.
- На одном самолюбии? И без всякой гласности.
Эта не известная никому борьба двух машинистов длилась почти три недели. И все-таки Фырин не смог превзойти выработки Букова. И однажды он признался Букову огорченно:
- Не дотянуться мне до тебя, Степан. Извелся весь. Все тянуло без перелопачивания пару лишних ковшей свалить в машину, но рука немела. От совести.
Буков протянул руку Фырину, сказал, осипнув от волнения:
- Ну, Игнат, сильный же ты оказался, самого себя пересилил! По-человечески ты меня обставил. Факт! Себя же в кулаке зажал, не дрогнул.
- Мучался, - сказал Фырин. - Думал в ночную уйти. Но не от тебя, от себя сбежал бы. Ну вот, решил начистоту. Для ясности.
- А я ведь тоже душой болел, - сказал Буков. - Осуждал себя. Вгорячах велел тогда шоферу из самосвали рудную массу вывалить. А может быть, пересортица получилась оттого, что у тебя, допустим, дома какая-нибудь беда, неприятность, и от этого рассеянно выемку вел. А я сразу накинулся, не по-товарищески. Ну, извернулся, когда твое обиженное лицо увидел. Словчил. Чтобы поправиться, что ли.
Фырин произнес задумчиво:
- Помню случай. Перебежку делал первый раз под огнем и второпях задницу горбом задирал. Так отделенный каску с себя снял и зад мне ею накрыл. Тоже был правильный человек. Не сказал, что я от страха корчусь, обшутил для бодрости.
- Я тоже правильными людьми обученный, - сказал Буков. - Ночью надо было к поврежденному на поле боя танку добраться для его ремонта. А немцы трассирующими снарядами по нему лупят. Говорю старшине: "Давай обождем, пока огонь прекратят". А он мне: "Немцы дураки, нам направление, где танк стоит, подсвечивают. Удобство создают. А ты: "Обождем". Надо случаем пользоваться". Ну и доползли. А он чего, старшина, опасался? Чтобы немцы окончательно танк не разбили. Поэтому и торопил. А про подсветку для бодрости тоже выдумал.
- Душевный, значит, человек.