Степан Буков

- Какого такого иного?

- Ну, бывают всякие, - неловко пробормотал Буков. - А ты вот какой. И живо осведомился: - Не возражаешь меня к себе в напарники взять?

- Ну что вы так...

- Правильно спрашиваю. С такими, как ты, всякий захочет.

Вечером, сидя на койке, Должиков спросил Букова:

- Если хотите, я сыграю.

- Выходит, умеешь.

- Когда слепым был, меня один товарищ в отряде учил.

- А скрипку как же сохранил?

- Не я, товарищи в отряд принесли. Думали, если я ослеп, так должен обязательно стать музыкантом. - Усмехнулся: - Почти по Короленко.

- Читал, знаю... - сказал Буков. - Сильно написано.

- Сентиментальная штука, и все.

- Ну, это ты брось, за самое живое берет.

- Выдумка. Я слепым был - знаю.

- А я хоть и не был, а переживал, словно сам я настоящий слепой. Ну ладно, играй.

- Не буду.

- Почему?

- Не захотел, и все.

- Ох, и орех ты в скорлупе колючей. - Потом, помедлив, Буков сообщил: - Ты учти, я храпун. Буду беспокоить - кидай сапог.

- Я лучше посвищу.

- А я говорю - сапогом, свист на мне пробовали, не действует... Выждал, спросил: - Спишь? - Встал, бережно подоткнул одеяло вокруг Должикова. Тот вдруг всхлипнул. - Ты что, Витя?

Не дождавшись ответа, Буков снова улегся, закурил, положив руку под голову, и так долго еще лежал, сильно затягиваясь, выдыхая дым в противоположную сторону от койки, на которой спал Должиков.

V

В состав группы Букова кроме Должикова входили: минер Кондратюк, электрик Сапежников, сапер Дзюба, сержант из разведбата Лунников. Все они были, как говорил Лунников, "заслуженные фронтовики республики".

Пантелей Кондратюк - грузный, солидный, упитанный - держал себя с генеральской сановитостью из уважения к самому себе за то, что выжил. Все годы войны он извлекал и потрошил всевозможные взрывные ловушки бесчисленных конструкций и систем, снабженные самыми хитроумными комбинациями. Кондратюк мастерил подобные же "сюрпризы" для противника, вкладывая в это дело тонкое лукавство и даже остроумие, упорную жажду переиграть врага в состязании на техническую выдумку.

И когда его минные сооружения срабатывали, нанося существенные потери врагу, Кондратюк становился напыщенно высокомерным.

Заходя на батарею, снисходительно замечал:

- Тыкаетесь своими вилками, тыкаетесь. Навалили гильз целую поленницу. А я им как поддал - в будь здоров.

- Поддал! А где же ты был во время боя?

- Где? В блиндаже отдыхал, чай пил, портянки сушил. Мое дело такое без суеты. Боеприпас зря не порчу, заложил где надо, а немец сам себя на нем рвет. И дешево и сердито.

Почти то же самое повторялось у петеэровцев, где Кондратюк снисходительно объявлял:

- Ружьишки у вас громкие, а дела тихие. За моими хлопушками не слыхать.

Обычно перед вражеской атакой Кондратюк отправлялся к артиллерийским наблюдателям. Если немецкие саперы, выходя для очистки проходов, обнаруживали поставленные им мины, Кондратюк доходил до неистовства и, бывало, срывался с места и с автоматом в руках уползал в ничейную полосу, чтобы там защищать свое минное хозяйство. Эта армейская профессия наложила на Кондратюка заметный отпечаток.

Был он медлителен, вкрадчив в движениях, недоверчив.

- Это ты что мне налил - щи? Ладно, выясним. - Осторожно зачерпывал в сторону от себя ложкой, разглядывал содержимое, произносил мрачно: Допустим.

- Ты давай хлебай, не томи желудок.

- Хлебать не приучен. Прием пищи - дело существенное.

Ел он торжественно, чинно, не спеша, не склоняясь над котелком. Если кто обращался к нему, не отвечал. И даже не менял при этом сосредоточенного выражения лица.

Что бы ему ни поручили, он отдавался делу целиком, и, помимо этого дела, для него ничего не существовало.

В подразделении держался отчужденно, независимо и только к минеру Акимушкину из группы младшего лейтенанта Захаркина чувствовал душевное расположение. С ним он беседовал подолгу, красноречиво.

- Я, Прокофьич, так считаю: взрывчатка - это силища, еще окончательно недопонятая. Скажем, пресс! Сооружение дорогостоящее, шлепает - тюх-тюх. Куда лучше агрегат на взрывчатке. Как даст тысячи тонн давления, ему самый твердый холодный металл все равно как бабе тесто. Или, скажем, котлован: ковыряются, копают. А с умом на выброс заложить, и выкинет грунт куда хочешь и сколько хочешь. Можно горы своротить при желании и надобности. За войну мы чего только той взрывчаткой не наворочали, и все на хаос. Демобилизуемся - кто такие? Минеры. Нет надобности. Требуются гражданские специальности. Извиняюсь, врете.

- Я и до войны взрывником в руднике работал, - перебил Акимушкин. Кто такой, мне не скажут.

- Но квалификацию ты себе поднял.

- Правильно, на чем только не работал - и на своей взрывчатке, и на ихней!

- Вот, значит, можешь с одного прищура сосчитать, сколько, чего, для чего и как заложить. Выходит, мы с тобой люди первостепенной надобности и по гражданской линии можем не только ломать, но при сообразительности при помощи взрывсредств совсем обратный эффект иметь...

Сапежников - кроткий, голубоглазый, белобрысый с девическими губами конструкции "бантиком" - сказал смущенно:

- А мне вчера, когда я третий квартал на кабель высокого напряжения подключал, кто-то резиновые монтерские сапоги подкинул.

- Подкинул? - живо переспросил Кондратюк. - Значит, заминированные. Заключил авторитетно: - Обычная их манера взрывные ловушки в бытовые предметы маскировать.

- Сапоги обыкновенные, пустые.

- Зачем обязательно внутрь взрывчатку совать, ее рядом можно ставить с предметом, а предмет с капсюлем соединен на тонкой проволоке. Потянул вещь - ив медсанбат доставить нечего.

- Я на кабеле без защиты работал, - тихо произнес Сапежников, - под током, и вот понимающий человек сапоги монтерские мне подбросил. А сам не показался.

- Выходит, антифашист какой-нибудь.

- А что ему прятаться? Они теперь тут главные люди, местная власть.

- Ну, значит, кто-то из жильцов соображающий, - стукнуло бы тебя насмерть током, опять сколько время без света обходиться. Не сочувствие простой расчет.

- Когда свет в домах загорелся, - задумчиво произнес Сапежников, вышел я из трансформаторной будки, гляжу - что такое? Люди. Раньше прятались, а тут прямо толпа.