Страница 2 из 5
Венера
На белых досках сарая увеличительных стекломбыло выжжено «Рождение Венеры» Боттичели.А на сосне возле дома покачивалось под сукомкресло о трёх ножках —качели.В солнечный день после дождясосна махала креслом, словно кадилом,а Венера рукой прикрывалась и ёжиласьполушутя:«Надо же, вот и дождичком окатило!»В июле стояла жара. Зной лип как мазь,и всё живое забивалось в щели.Лишь Венера, собрав на затылке волосы и смеясь,в ситцевом сарафане запрыгивала на качели.Одуванчики, лопаясь, ей кричали: «Слезай!Голова закружится. А вон люди идут – полундра!»И всё чаще от смеха и солнца янтарно-радостнаяслезапроступала в глазах у Венеры в эту пору полудня.Ведь каждый вечер,лишь в воздух вздымалась звездная взвесь,к ней спускался в лысеющем нимбеобернувшийся раненым лебедем Зевси клялся, что рекою Стикс,что устроит её на Олимпе.И в назначенный час (час дня без минут)белый «москвич» забрал чемодани две сетки поклажи.И Венера уехала поступать в институт.А сарай к осенний дождям был покрашен.Кактус
Сдвинул шторину вбок,подвязал машинально тесемкой.Воскресенье. Зима.И весь день лишь в еде да спанье.– Кактус! Ух ты! Цветёт!(За окошком позёмкапронеслась холодком по спине).Кактус! Весь он, как сувенир из круиза.Только в комнате стало словно пыльней и пустей.Нужно, нужно скорей к чёртувыключить телевизори убрать, наконец, перекрученную постель.Быстро под подмести,раскидать всю посуду из мойкии одеться скорей,и в троллейбус вскочить кольцевой.– Слышишь, я за тобой!И чтоб все наши дрязги замолкли!Возвращайся домой. И немедленно!Кактус зацвёл.«Лист оконного стекла в раме ветхой…»
Лист оконного стекла в раме ветхойснизу пожелтел от брызг, треснул сбоку.Рядом с трещиной, стуча, бьётся ветка,словно меряясь в длину – всё без проку.Зря ты маешься, побег мой заблудший.В мае вытянешься, но перед маембудут окна мыть – ляжет тут жев пол-окна стрела сухая, прямая.Как судьба тут всё смешала, подлюга.Что-то в доме этом я неспокоен:то ли ветку оттолкнул, то ли руку,то ли трещину пустил, то ли корень.Романс
Ровно усыпанный белыми перьямилёд на Оке, чёрный лёд на Оке.Двое без сна, мы встречали здесь первымизимний рассвет на застывшей реке.Может, конец всем слезам и истерикам,ты ко мне, милая, ближе прильни:слишком призывно блестит под тем берегомнеизгладимая рябь полыньи.Было не жаль всей открывшейся истины,было топтать лишь не по сердцу намбелый тот пух возле каменной пристани —инеем лёгший вчерашний туман.Всей той любви – только жизнь с половиною,всей той судьбы – только вспышка во мгле.Что же друг к другу идём мы с повинноюснова по льду, но никак по земле?Где тот туман, лёгший белыми перьями?Где та рука, беззаветно, в руке?Двое без сна, мы встречали здесь первымизимний холодный рассвет на реке.Интонации. Гоа
Когда я не мог стихами, я говорил с тобой прозой,помнил, как по-словацки «смирение и свобода»,не обнимался с пальмой,словно с берёзой,и не мешал утром воду с двуокисью водорода.И ни одну словачку я не держал за дуру.Чушь, что«в багровый закат кровавые реки вольются». Ялишь сказал, что великой – русскую литературусделала Великая Октябрьская революция.Или наоборот, но и это скажет о многом.В Индии много собак, и каждую зовут Альмой.Ночью здесь хорошо быть собакой,а ещё лучше йогом,чтоб, как с чужой женой, обниматься с пальмой.Всё это, знаю, прорехи жалкого идейного скарба,или, не знаю, происки чёрного гоанского рома.Кстати, в Словакии на Рождество едят не краба,а карпа.Да, вероятно, нам лучше было остаться дома.Сонет
Твой карий глаз каурой жеребицы,Под гривой пот и пена под седлом…Но вновь седлать – лишь тем верней убиться,А запрягать – всё разметать кругом.Слипалась ночь в один горячий сгусток,Тянулась жизнь, мгновеньями дробя,Но даже на короткий недоуздокНикто не смог взять, гордую, тебя.Когда сейчас неоновой тропойТы в ближний бар идешь на водопой,Где дым слоится, как туман прибрежный,Из слов твоих там мало что поймут,Как ты любила вожжи и хомутИ чем был сладок этот скрип тележный.