Дневник сломанной куклы

Выглядело ее поведение, мягко выражаясь, смешно, и все это видели, только мама почему-то не видела, хихикала и кокетничала, что ей абсолютно не шло, и меня, например, просто бесило. О Вовке - не говорю.

А дядя Гриша - и рад, старался угодить. Был он, что называется, "с руками" - все у нас в квартире перечинил и наладил по своему вкусу: на двери уборной прибил, например, картинку с мальчиком, писающим в горшок, в кухне над своей раскладушкой повесил стенные часы, похожие на могильный памятник - над циферблатом располагалась ветка искусственных цветов. И все в таком духе. Вовка, помнится, убеждал маму, что это - безвкусица, кич, а мама запальчиво возражала: "А тебе больше нравится, когда все краны текут, выключатели сломаны, и слив в бачке не работает? Ты же не чинишь? Не чинишь... А насчет безвкусицы, так о вкусах не спорят - раз, и это не навеки - два. Будущей зимой он получит диплом и уедет, потерпи".

Но, по-моему, ей не очень хотелось, чтобы он уезжал. Это еще - мягко сказано.

А потом вообще стало невыносимо.

Как-то ночью я встала и пошла, простите, в туалет. Идти туда надо мимо кухни. Дверь была открыта, с улицы падал свет. И я вдруг увидела, что раскладушка пустая.

Больше я уже не заснула. Меня трясло. Не знаю, кого я больше презирала той ночью, маму или...этого мерзкого бабника.

Утром мне было противно смотреть на обоих, и я в первый раз в жизни обрадовалась, когда за завтраком (а дело было в воскресенье) Вовка очередной раз нагрубил маме, отшвырнул стул и ушел из дома на целый день.

Теперь я видела, что никакой этот дядя Гриша не Есенин, он противный и наглый. И ко всему прочему, ужасно какой-то липкий. Меня фамильярно называл не иначе как "детка" или "киска", а какая я ему киска?! К маме нахально обращался по имени и на "ты". А со мной очень скоро стал вести себя просто неприлично: мог, например, ущипнуть, шлепнуть, а когда я пожаловалась маме, та только отмахнулась: "Он же шутит! Простой, бесхитростный человек. И раньше ты не обижалась". Я ответила, что всему есть предел, моему терпению тоже. А потом тихим голосом спросила: морально ли это - терпеть в доме жлоба? Который, ко всему прочему, еще и пристает к ее ребенку? "Ко всему прочему" - я произнесла с нажимом, мама покраснела, как маленькая, и заплакала - у нее, мол, уже нет сил одной справляться с домом, с нами, а главное, не хватает денег. А дядя Гриша платит за жилье и за еду. Что касается его глупых шуток со мной, то она ему скажет...

- Хороши шуточки, - окрысилась я. - Гадость и мелкий разврат. Ты бы видела, как он на меня пялится... когда тебя дома нет!

Видимо, мама все-таки поговорила с дядей Гришей - так называемые "шутки" со мной больше не повторялись. Правда, дядя Гриша рассказывал за столом мерзкие анекдоты, бросая на маму многозначительные взгляды, мама кривилась, а мне хотелось кинуть в него тарелкой. Но я молчала. Да пошел он...

Вскоре Вовка заявил мне, что уйдет из дома. К чертовой матери. Она (чертова мать) и то лучше некоторых. И если это не прекратится...

- Что не прекратится? - перебила я невинно.

- Ты прекрасно понимаешь - ЧТО! - заорал он. - Меня от всего этого тошнит, я уже на грани!

Меня тошнило не меньше, а может, и больше. Но мне идти было некуда. К бабушке с дедом? А как я им все объясню? И, главное, я видела: мама мучается. Она всегда была такая правильная, что и тут, наверняка, сочинила для себя какое-то объяснение, вроде того, что в доме нужны мужские руки или еще что-нибудь. В смысле - кому вред, если свободная, еще не старая женщина... и т.д. Но мама - человек не глупый, и эти объяснения ей, видно, не помогали, вечно у нее болело сердце, подскакивало давление, и я пугалась - это наследственное, в бабушку.

- Меня тошнит, мне - вот они где, оба, он и она, - повторил Вовка.

Я ничего не ответила.

Бабушка с дедом у нас теперь почти не бывали, хоть бабушка, в общем, и поправилась, но говорила, что ей трудно ездить в такую даль на метро. А, по-моему, ей неприятно было видеть дядю Гришу. И еще одно отвратительное качество я обнаружила у этого типа, которого я сейчас называю дядей Гришей только потому, что когда-то так к нему обращалась, хотя должна бы точно и не совсем художественно звать его сволочью. Так вот: он, несмотря на свои подарочки и цветочки, которые приносил явно из корысти, на самом деле был жадный. И маму учил: мол, копеечка рубль бережет и вообще "я рубль к рублю в сберкассе коплю, и мне, и стране доходно". А она слушала, кивала. И, что самое обидное, глядя на него, тоже, по-моему, стала скуповатой.

Все это вместе делало жизнь в нашем доме, мягко выражаясь, не очень-то радостной, а по правде, так просто отвратной. А тут еще Филя пропал, и дядя Гриша был явно этому рад, ему, небось, не нравилось, что мама "кормит кабыздоха, от которого никакой пользы, кроме шерсти по всей квартире".

А для нас с мамой пропажа Фильки была настоящим горем. Да и Вовка жутко расстроился - каждый день уходил из дома и часами искал собаку. Через три дня мы получили письмо. Слава Богу, его принесли, когда дяди Гриши не было дома он после своих курсов подхалтуривал, занимался ремонтом квартир. В письме было сказано, что если мы не хотим получить голову и хвост нашей собаки в полиэтиленовой упаковке, то должны заплатить выкуп... не помню, сколько там было названо рублей, но какая-то огромная, почти неподъемная по тому времени сумма.

Выкуп надо было положить в конверт, а конверт - в мусорную урну, которая стоит в конце нашего двора, около скамейки под грибком. Причем сделать это не позднее завтрашнего вечера, точнее - ночи. То есть выкуп должен быть в урне ровно в полночь. После чего тот, кто его положит, уйдет, не оглядываясь, иначе - ни денег, ни щенка мы не получим. А если обратимся в милицию, то - Филины хвост и голова окажутся у нас под дверью незамедлительно.

Надо отдать должное маме - она не колебалась ни секунды. Вовка горячо ее поддержал и вызвался сам отнести деньги завтра ночью. Но где взять запредельную сумму? У дяди Гриши, ясное дело, деньги есть - сам хвастался, что откладывает и копит, для того и халтурит. Но на выкуп щенка удавится, а не даст, тут без вопросов, так я и сказала маме, и она не возразила. Решили одолжить у бабушки с дедом, для чего - не говорить. Не потому, что не дадут, а чтоб не расстраивать. Вот только как потом возвращать?

- Ну, не знаю... - вдруг заявил Вовка, злобно глядя на маму, - у твоего ... куркуля - куры не клюют, каждый вечер халтура. Он же платит за еду? Вот и скажи, что не хватает.

- Это было бы нечестно, - тихо сказала мама, - я за каждый его рубль отчитываюсь.

- А ты бы поменьше сюсюкалась с этим козлом! - злобно заявил брат. - А то вообразил, гад, что - хозяин.

Мама открыла рот, точно сейчас задохнется. Но ничего не сказала. Молча оделась и куда-то ушла. Мы решили: поехала на Гороховую, к родителям.

Вовка буркнул, что не может сидеть дома, где нет Фили, зато с минуты на минуту припрется козел. В общем, я осталась в квартире одна.

Вскоре, действительно, появился дядя Гриша, громко похлебал в одиночестве борща на кухне - он ел суп утром и вечером, - спросил, где мать и сделала ли я уроки.

Это было не его собачье дело, я ему не дочь, вообще - не первоклассница, чтоб про уроки спрашивать! Я пожала плечами и не ответила.

- Смотри, детка, проверю. Если не сделала - получишь по голой попке, сказал дядя Гриша своим липким голосом.

Я собралась наконец нахамить насчет собачьего дела. Но в эту минуту в дверь позвонили.

Это была моя подруга Ленка Шевелева из параллельного класса. Она жила в соседнем доме, и накануне мы с ней вместе искали Филимона. Сейчас она стояла в дверях, задыхаясь, вся потная - бежала бегом к нам на третий этаж, и с таинственным видом манила меня на площадку. Я вышла, и Ленка, тараща глаза, шепотом сказала, что только что, ну, вот десять минут назад, видела... Филю.

- Представляешь, я иду из булочной, смотрю - ваш Володя с какими-то незнакомыми ребятами тусуется. У нас во дворе, представляешь? А с ними Филька. На поводке. Я хотела крикнуть, потом решила - лучше тебе. Так что вот...