Страница 51 из 122
Что до меня, то мне на часть
Досталась пламенная страсть.
Страсть к банку! Ни дары свободы,
Ни Феб, ни слава, ни пиры
Не отвлекли в минувши годы
Меня от карточной игры;
Задумчивый, всю ночь до света
Бывал готов я в эти лета
Допрашивать судьбы завет:
Налево ляжет ли валет?
Уж раздавался звон обеден.
Среди разорванных колод
Дремал усталый банкомет.
А я нахмурен, бодр и бледен,
Надежды полн, закрыв глаза,
Пускал на третьего туза.
В карты поэту тогда не повезло. Метал банк в особняке генеральши Е. П. Глебовой-Стрешнееой (сохранился во дворе) на Большой Дмитровке, 7, профессиональный игрок Василий Семенович Огонь-Догановский, помещик Московской губернии. У проигравшего к нему претензий не оказалось, его образ трансформировался в "славного Чекалинского" в "Пиковой даме". В письмах Пушкин часто советовался с друзьями, как вырваться "из сетей Догановского", которому выдал вексель...
Через ворота (на Большой Дмитровке, 4, где старый двухэтажный особняк встроен в доходный дом) ходил Пушкин к другу молодости Александру Раевскому. Его портрет - в строчках "Демона".
Неистощимой клеветою
Он провиденье искушал;
Он звал прекрасное мечтою;
Он вдохновенье презирал;
Не верил он любви, свободе;
На жизнь насмешливо глядел
И ничего во всей природе
Благославить он не хотел.
Возмужавший "демон" полюбил Екатерину Киндякову, "крайне восторженную" девушку, которая поверяла ему, как другу, тайну своей несчастной любви. Когда брак с любимым не состоялся, девушка вышла замуж за сочувствовавшего ей Александра Раевского... Жили они на Большой Дмитровке, где в их доме собирался цвет общества. Вскоре после рождения дочери Екатерина умерла, и, как казалось всем, "не веривший любви" Александр Раевский перенес нерастраченное чувство на дочь... Однажды пришлось Александру Сергеевичу зайти для объяснений по поводу одного недоразумения в дом генерал-губернатора на Большой Дмитровке, где теперь Генеральная прокуратура...
Все это дало основание Московскому Совету, когда со сталинским размахом отмечалось столетие со дня гибели "невольника чести", вторично переименовать улицу. В начале двадцатых годов она звалась улицей Потье, именем автора "Интернационала", служившего гимном СССР.
Пушкинской пребывала Большая Дмитровка с 1937 года до недавних лет, когда, к радости ревнителей старины (и моей) ей вернулии название, принадлежавшее сотни лет. По улице из Москвы начиналась дорога в Дмитров, древний русский город. Следом за Большой Дмитровкой - Малая Дмитровка, далее в этом же направлении - Дмитровское шоссе. Все логично, естественно, оправданно.
"В самом центре Москвы между Охотным рядом и Страстным бульваром закатилось солнце русской поэзии", - скорбел по поводу последнего переименования некий писатель. Надо ли говорить, солнце не закатилось, Пушкина издают пуще прежнего, слава его не меркнет...
Вернемся к дому № 1. В нем не только гремела музыка балов. Во второй половине ХIХ века Колонный зал играл роль филармонии. Здесь постоянно устраивались симфонические концерты, где играл на фортепьяно и дирижировал Николай Рубинштейн, исполнялась впервые музыка Чайковского, других корифеев отечественной музыки, выступал Лист...
После революции 1917 года заиграла другая музыка. Бывшее Благородное собрание перешло профсоюзам, отсюда его новое название Дом союзов. В Колонном зале прошла гражданская панихида по вождю анархистов - Петру Кропоткину. Ленин принял его в Кремле, где старый революционер просил большевиков не опьяняться властью.
С января 1924 года возникла традиция выставлять в Колонном зале для прощания гробы с телами умерших вождей революции, Генеральных секретарей партии и членов Политбюро, маршалов Советского Союза, всех, кого хоронили у стен Кремля. Эта традиция оборвалась после похорон Юрия Андропова.
В Колонном зале проходили невиданные в истории судебные инсценировки показательные процессы над "врагами народа", трагедии, поставленные по режиссуре и по сценарию Сталина. Они разыгрывались публично при полном зале специально подобранных зрителей: передовиков труда, командиров и бойцов РККА, советских и иностранных журналистов. Заседания суда транслировали по радио, снимали на кинопленку... В итоге бывшим соратникам Ленина, его ближайшим друзьям, членам ленинского ЦК и правительства, соратникам Сталина, ставших ему неугодными, выносились под овации зала смертные приговоры. Последний раз видели здесь выпускника Первой московской гимназии Николая Бухарина, "любимца партии", главного идеолога. Отсюда увели на расстрел Григория Зиновьева, с которым Ильич жил в шалаше в Разливе, вождя ленинского Коминтерна. Здесь признал свою "вину" Лев Каменев, душеприказчик Ильича, хранитель его архива и "завещания", которое, на свою беду, не исполнил, не выполнил завет вождя - переместить товарища Сталина с поста генсека на другую должность.
В начале ХХ века здание надстроили, изменили фасад. Остался неизменным Колонный зал. Со стороны Большой Дмитровки есть вход в малый зал, называвшийся в прошлом Крестовым, в советские времена - Октябрьским.
"Идя вверх по Большой Дмитровке к булевару... вы видите по обеим сторонам прекрасные здания", - сообщал упоминавшийся путеводитель 1831 года. Тогда она мало чем отличалась от Тверской, разве что была потише, более партикулярной, частной, по ней не мчались тройки, срываясь с места в карьер в Санкт-Петербург...
В прошлом, как рассказывал Владимир Гиляровский, улицу неофициально называли Клубной и Дворянской. Об одном дворянском клубе, в Благородном собрании, нам известно. Вблизи него в усадьбе генерала Н. Н. Муравьева (на месте современных домовладений 9-11) до переезда на Тверскую помещался Английский клуб.
Во второй половине ХIХ века напротив Благородного собрания (Большая Дмитровка, 2) собирался Артистический кружок, завсегдатаями его были Николай Рубинштейн, Петр Чайковский, Пров Садовский, Алексей Писемский, другие писатели, артисты, музыканты.
На другом конце улицы, в домовладении 32, во дворе, в ампирном особняке (в советcкие годы - механический завод тупых лезвий "Красная звезда") происходило "Собрание врачей". Доктор Чехов хорошо знал этот клуб, оставил о нем нелестное свидетельство в "Даме с собачкой". Герой рассказа доктор Гуров так характеризовал "собрание" коллег: "Какие дикие нравы, какие лица!.. Что за бестолковые ночи, какие неинтересные незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном и т. д."
Еще один клуб занимал дворец, принадлежавший генерал-фельдмаршалу Петру Семеновичу Салтыкову, победившему Фридриха Великого под Куненсдорфом. (С одним его домом мы встречались на Тверской, в нем была контора дилижансов.) Губернатором Москвы Салтыков стал после триумфа в Семилетней войне, где был главнокомандующим русской армии.
На восьмом году его правления Москву поразила чума. И когда в день в городе умирало по тысяче человек, губернатор бросил Москву на произвол судьбы. Противостоять "воле Божьей" он полагал бессмысленно. В городе без царского наместника начался "бессмысленный и беспощадный" Чумной бунт, подавленный другим нам известным генералом. Салтыков укрылся в подмосковном имении Марфино. Там и умер спустя год, отставленный от должности.
В салтыковском дворце на Большой Дмитровке, 17, как в Благородном собрании был (и есть) Колонный зал. В перестроенном дворце с садом размещался с 1839 по 1909 год Купеческий клуб, где московские именитые купцы могли расслабиться, вкусно и обильно поесть, попить, сыграть по-крупному в карты. На "площадке клубного сада" разыгрывается третье действие "Последней жертвы" Александра Островского. Драматруг часто упоминает клуб в репликах героев. В пьесе "Свои люди - сочтемся" приказчик Подхалюзин обещал жене: "Зимой в Купеческое собрание будем ездить-с. Вот и знай наших-с!" Кучумов, герой пьесы "Бешеные деньги", рассказывал, что в Купеческом клубе выиграл 11 тысяч. Опустевший после купцов клуб арендовал антрепренер сада "Аквариум", некто Томас, открывший в пристройке к бывшему салтыковскому дворцу кабаре "Максим", позаимствовав название у парижского "Максима".