Клятву сдержали

- Ну, молодые... - Павловский поставил нас рядом, вложил руку Марии в мою ладонь. - Поздравляю с законным браком.

- Горько! - неожиданно для нас закричали вокруг.

Делать нечего, я обнял растерявшуюся Марию, потянулся поцеловать. От смущения она вся горела, еще ниже опустила голову, и мой первый супружеский поцелуй пришелся не в губы, а куда-то в подбородок...

Вскоре мы втроем покидали гостеприимную Рудобелку. До самого леса нас провожала большая группа партизан. Потом тепло распрощались, и вот деревня исчезла за соснами...

Это все произошло 12 апреля 1943 года.

А недавно мы с Марией отпраздновали тридцатилетие нашей супружеской жизни. За все эти годы всякое бывало: и трудно нам приходилось, иной раз очень трудно, и радости были, и горести. Но всегда мы чувствовали поддержку друг друга, всегда приходили один другому на помощь. Партизанский брак наш оказался прочным, на всю жизнь.

С приходом Марии положение в нашем госпитале значительно улучшилось.

Уже одно то, что за ранеными стала ухаживать женщина, добрая и чуткая медсестра, положительно сказалось в госпитале. Раненые стали быстрее поправляться.

Мария взяла под свой контроль нашу госпитальную аптеку, навела там образцовый порядок. С помощью санитаров и местных жителей она сумела за короткое время значительно пополнить ее за счет лекарств, приготовленных из растений. Она же ассистировала мне при операциях, помогала во время амбулаторных приемов больных, ухаживала за группой сыпнотифозных. И не однажды я ловил себя на мысли: как мог столь долгое время жить и работать без нее! Теперь мне это казалось невозможным.

Через несколько дней к нам приехал брат Марии Григорий. Я видел его впервые. Он произвел на меня самое хорошее впечатление. Небольшого роста, крепкого сложения, лицом очень похож на сестру. Держался просто, но в то же время как-то замкнуто, сосредоточенно. Казалось, его гложет какая-то очень тревожная мысль. Потом выяснилось, что так оно и было.

Григорий вывел Марию на улицу, о чем-то долго с ней разговаривал. Вернулась она в хату расстроенная, заплаканная.

- Что случилось? - бросился я к ней. - Несчастье?

Она молча кивнула, потом, немного успокоившись, рассказала следующее.

В Протасах, родной деревне Марии, немцы разместили гарнизон. Отсюда гитлеровцы стали делать вылазки в соседние села, бесчинствовать, грабить местное население. Партизаны решили положить этому конец. Разгромить вражеский гарнизон Павловский поручил отряду Григория, и тот стал готовиться к операции. От местных жителей он узнал, что очередной налет каратели готовят на деревню Шкаву. Вот здесь и было решено дать бой врагу.

На разведку в деревню послали Пашу. Командир решил, что худенькая, щуплая девочка четырнадцати лет ни у кого не вызовет подозрений. Паше были даны соответствующие инструкции, и она отправилась в путь.

Но Пашу узнал какой-то предатель, ее схватили. Девочку повезли в Паричи. Две недели издевались над ней фашисты, страшно били, истязали, но юная партизанка не промолвила ни слова. Враги так и не добились от нее признания, где располагается отряд Григория. Полуживую, ее бросили в подвал, который находился в Протасах, куда девочку привезли для окончательной расправы. Перед тем как захлопнуть дверь подвала, один из полицейских пригрозил:

- Не признаешься - повесят тебя завтра...

Григорий не находил себе места. Он терзался страшными угрызениями совести, считал, что во всем, что случилось с Пашей, виноват он один. Когда он доложил обо всем Павловскому, тот принял немедленное решение: сделать внезапный налет на Протасы, освободить там заключенных, в том числе и Пашу. Руководить операцией было поручено Григорию.

Бой длился недолго. Атака партизан была неожиданной, всесокрушающей. Вражеский гарнизон был разбит наголову. Пока партизаны добивали гитлеровцев, Григорий нашел подвал, где томились узники, сбил замок. И вот Паша у него на руках, страшно избитая, измученная, но живая. Вместе с другими узниками она оказалась на свободе.

Григорий привез Пашу к нам в госпиталь. Когда я осмотрел ее, ужаснулся: все тело девочки было в свежих, кровоточащих рубцах. Несколько недель настойчивого лечения и заботливого ухода понадобилось нам с Марией, чтобы снова поставить девочку на ноги. Лечили мы ее лекарствами, которые готовили из самых различных целебных трав Полесья. Мария умела их готовить как никто другой.

Понемногу Паша стала поправляться, подниматься с постели, ходить. А вскоре даже стала помогать Марии выполнять ее обязанности медсестры. Она очень легко и, я бы сказал, как-то радостно перенимала у нее опыт, обучалась науке оказания первой помощи раненым.

Так неожиданно для самих себя мы заполучили еще одну медицинскую сестру. Паша стала санинструктором в отряде брата, куда вернулась после выздоровления.

Профессию медицинского работника Паша полюбила на всю жизнь. После войны она окончила в Бресте фельдшерскую школу и вот уже более 20 лет работает медицинской сестрой в Гомельском госпитале для инвалидов Великой Отечественной войны.

Мария постепенно становилась незаменимым помощником во всех моих врачебных делах. Постоянно присутствуя при операциях и перевязках, при обходах раненых и больных, она стала понимать меня с полуслова. Мария безропотно переносила все тяготы жены партизанского врача, которому иной раз приходилось значительно тяжелее, чем рядовому партизану.

Вырвавшись из блокады в районе деревни Тышкевичи, все мы едва держались на ногах. После нескольких бессонных ночей, нечеловеческого напряжения, которое перенес каждый, все мы мечтали об одном - поскорее добраться до какого-нибудь укромного уголка, отдохнуть, отоспаться. Об этой долгожданной минуте отдыха мечтали и мы с Марией. Но едва добрались до хаты, которую нам отвели, как заявился комбриг. Был он взволнован и расстроен.

- Ибрагим Леонидович, нужна твоя срочная помощь! - обратился он ко мне. - Только что в лесу на мине подорвался 14-летний мальчик. Кроме тебя, никого из врачей поблизости нет...

Превозмогая страшную усталость, я поднялся, стал одеваться. Ни слова не говоря, начала собираться в путь и Мария. Она деловито укладывала в санитарную сумку все, что осталось у нас от хирургического инструмента и медикаментов: большую часть всего этого мы утеряли ночью, когда перебирались через канал.

- Ты куда? - удивился я. - Отдыхай! Ведь едва на ногах стоишь...

- Как же ты без меня, - просто и спокойно ответила Мария. - Нет уж, лучше вместе.

Мы пошли вдвоем.

Мальчик был жив, но находился в крайне тяжелом состоянии. На уровне средней трети левой голени типичная травматическая ампутация: нога висит на одной коже, из раны торчат открытые концы обеих костей голени, разрушен сосудисто-нервный пучок. Выше раны наложен примитивный жгут. Общее состояние мальчика плохое: резкая бледность, связанная с большой потерей крови, тело покрыто холодным потом. Пульс хотя и ритмичный, но очень слабого наполнения.

Мы с женой переглянулись: необходима срочная операция. Но как и чем ее делать? Наркоза нет, ампутационная пила наша, шелк, хирургические иглы - все это было в ящике, который покоится где-то на дне канала.

- Надо что-то придумать, Ибрагим, - вполголоса проговорила Мария. Если мы сейчас же не сделаем ампутацию, мальчик погибнет.

Я понимал это не хуже ее.

- У вас есть какая-нибудь пила? - обратился я к хозяйке дома.

Она выбежала в сени, вскоре вернулась и протянула мне самую обычную садовую ножовку.

- Только такая.

- Давайте!

Я попросил хозяйку принести немного льняных ниток, иголку. Вместе с пилкой все это хорошенько прокипятил. Мария тем временем занималась раненым, готовила его к операции. В качестве обезболивающего решили использовать крепкий самогон, как делали уже не однажды.

И вот мальчик уснул. Я приступил к операции. Мария мне ассистировала и делала это, как всегда, умело.

Обработав самогоном и йодом операционное поле, обложил его прокипяченными простынями. Затем сделал круговой разрез кожи. Сосуды перевязал льняными нитками, а сохранившуюся ампулу новокаина использовал для обработки нерва перед его рассечением... После того как отпилил кости, на мышцы и кожу наложил временные швы, с наружной и внутренней поверхности вставил тонкие марлевые выпускники.