Кровавое солнце

Мэрион Зиммер Брэдли

КРОВАВОЕ СОЛНЦЕ

Вернувшийся домой странник не располагается, как дома, а располагает дом к странностям.

Пролог

Вот как все начиналось.

Ты был космическим сиротой. Не исключено даже, что родиться ты мог на одном из Больших Кораблей — имперских Больших Кораблей, бороздящих межзвездное пространство с эмблемой Земной Империи на борту.

Первым домом твоим стал Приют Астронавта; там ты научился одиночеству. Но где-то в твоем прошлом существовали странные цвета и огни, неразборчивые лица и пейзажи, тут же уплывавшие в забвение, стоило попытаться сосредоточить на них внимание; кошмары, от которых ты иногда вскакивал и заходился в вопле, прежде чем толком проснуться и увидеть вокруг мирные голые стены приютской спальни.

Воспитанники Приюта Астронавта представляли собой тот балласт, что заносчивые и легкие на подъем земляне предпочитали сбрасывать за борт — и ты был таким же сброшенным за борт балластом. Но где-то снаружи лежал суровый прекрасный мир, когда-то виденный тобою и до сих пор являвшийся в снах. Каким-то образом ты понимал, что не такой, как все; что твой настоящий мир — мир где-то там, снаружи, то небо, то солнце — но никак не стерильная белизна Торгового города.

Но постепенно о снах остались одни воспоминания, а потом и воспоминания о воспоминаниях. Единственное, что ты знал твердо: когда-то ты помнил нечто иное.

Ты научился не спрашивать о своих родителях, но строил догадки; О, да — догадки ты строил. И как только стал достаточно большим для того, чтобы вынести стартовые перегрузки, тебя напичкали медикаментами и безвольного, словно багажный мешок, затащили на борт одного из Больших Кораблей.

А когда ты пришел в себя — с ноющей болью в висках и ощущением, будто кто-то взял и отхватил от твоей жизни здоровый кусок — корабль уже опускался на Землю, а престарелая семейная пара готовилась раскрыть объятия внуку, которого они не видели ни разу в жизни.

Тебе было сказано, что тебе лет двенадцать или около того. Тебе было сказано, что тебя зовут Джеффри Эндрю Кервин-младший. По крайней мере, так тебя называли в приюте, и ты не возражал. Тебе показали фотографию Джеффри Кервина-старшего, который почти двадцать лет назад сбежал из дому и записался на космический корабль младшим помощником суперкарго. Это немного помогло. Они были добры к тебе. Они поселили тебя в его бывшей комнате и отправили учиться в его бывшую школу, и не чаще раза в неделю словом или взглядом напоминали, что ты — не сын, которого они потеряли, и никогда не сможешь им стать. Сын, который предпочел им звезды.

И ничего не отвечали они, если ты спрашивал о своей матери. Не то чтобы не хотели отвечать — просто не могли. Понятия не имели они, кто твоя мать, и не было до этого им никакого дела. Ты — Джефф Кервин, землянин; и это все, что им было от тебя нужно.

Случись все, когда ты был поменьше, тебе хватило бы этого с лихвой. Тогда тебе очень недоставало семьи.

Но ослепительная голубизна земного неба пугала тебя своим равнодушием; холмы зеленели бесстрастно и недружелюбно, а бледно-желтое солнце слепило глаза, даже когда ты прятал их за темными стеклами очков. Тебе не хватало пронизывающего до костей ветра, дующего от изрезанной острыми зубцами высокой горной цепи на горизонте, тебе не хватало пыльного тусклого неба с низко висящим в нем ярко-алым глазом солнца. Дедушка с бабушкой не хотели, чтобы ты разговаривал или даже думал о Даркоувере; а однажды, когда на сэкономленные карманные деньги ты купил набор видов планет Пограничья, они отобрали у тебя открытки. Твое место — на Земле; по крайней мере, так тебе было сказано.

Только ты-то знал лучше, и как только достаточно подрос — ушел. Ты понимал, что этим снова разбиваешь их сердца, но все равно ушел. Ты должен был уйти. Они, может, и не понимали, но ты-то понимал, что Джефф Кервин-младший — вовсе не тот мальчик, которого они когда-то любили.

И не исключено, что Джефф Кервин-старший, твой отец, тоже не имел ничего общего с тем мальчиком.

Сначала ты нашел себе на Земле обычную гражданскую работу и вкалывал, что есть сил, и держал язык за зубами, когда заносчивые земляне потешались над Твоим ростом или даркованским акцентом, от которого тебе так никогда толком и не удалось избавиться.

А потом однажды ты поднялся на борт Большого Корабля, зафрахтованного Гражданской Службой, Земной Империи, и корабль с невероятной скоростью устремился к звездам, названия которых призывным набатом отдавались в твоих снах. И ненавистное солнце Земли на глазах померкло до тусклой звездочки, а потом и вовсе исчезло.

Сначала, конечно, это был еще не Даркоувер. Но мир под красным солнцем, лиловым небом и с работой на низшей ступеньке иерархии; мир зловония, электрических бурь и женщин с очень белой кожей, заточенных за высокими стенами.

А потом была неплохая должность в центре управления полетами в космопорте на планете, где мужчины не расставались с ножами, а женщины ходили со скованными руками, и серебряные цепочки мелодично позвякивали. Тебе там нравилось. Ты часто дрался, и у тебя было немало женщин. Под шкурой тихого инженера гражданской службы, оказывается, таился настоящий сорви-голова, и на этой планете ему время от времени удавалось вырваться на свободу. Ты неплохо проводил время. Ты мог бы остаться там и превосходно себя чувствовать.

Но что-то гнало тебя дальше; какое-то смутное беспокойство. К тому же годы стажировки подошли к концу. До сих пор ты отправлялся туда, куда посылали. Теперь же у тебя сочли необходимым поинтересоваться, куда — в разумных пределах, конечно — ты сам хотел бы отправиться.

И ты ни секунды не колебался.

— На Даркоувер.

Кадровик недоуменно воззрился на него.

— За каким, если не секрет, чертом? Это же не планета, а сущий ад — не говоря уж о жуткой холодрыге. Варварский мирок — добрая половина его для нас закрыта; стоит на шаг отойти от Торгового города, и за твою шкуру никто гроша ломаного не даст. Сам-то я там не был; но, говорят, там вечно какая-то буза. К тому же торговля с даркованами еле теплится, так что имперские корабли залетают, как Бог на душу положит. Стоит угодить туда — и можно застрять на годы, прежде чем найдется замена. Послушайте, — вкрадчиво добавил он, — на Ригеле-девять как раз не хватает настоящих мужчин; да и продвинуться там можно очень быстро — может, и до легата. Зачем тратить лучшие годы на какой-то комок замерзшей грязи на краю света?

Ты выдержал секундную паузу, а потом выложил!

— Я родился на Даркоувере.

— А, вот оно что. Один из этих. Понимаю.

Тебе хотелось с размаху впечатать усмешку в его розовую физиономию, но ты сдержался; просто стоял и смотрел, как он корябает пером твое имя на бланке заявления о переводе. А потом, уже развязавшись со всякой бюрократией, ты снова очутился на одном из Больших Кораблей; снедаемый нетерпением, ты дневал и ночевал в смотровом куполе, не сводя глаз с тлеющего красного уголька, который постепенно превратился в ослепительное сияние и заполнил все небо. И затем, по истечении, казалось, целой вечности ожидания, корабль стал лениво падать к огромной малиновой планете, окруженной ожерельем из четырех крошечных лун, четырех рубиновых кулонов, оправленных в пунцовый бархат неба.

И ты снова оказался дома.

1

«Корона юга» приземлилась на дневной стороне планеты ровно в полдень. Джефф Кервин выбрался из шлюза, привычно оттолкнулся от железного трапа, спрыгнул на бетон и глубоко вдохнул. Ему представлялось, что в самом воздухе Даркоувера уже должно ощущаться что-то небывало ароматное; знакомое и таинственное одновременно.

Но это был самый обычный воздух. Да, пах он приятно; но после многих недель в наглухо запечатанной консервной банке любой воздух будет приятно пахнуть. Кервин снова наполнил легкие, пытаясь отыскать в летучем аромате хоть намек на неуловимое воспоминание детства. Воздух был прохладен и бодрил; если принюхаться, можно было различить следы пыли и цветочной пыльцы. Но, в основном, пахло обычной химической дрянью, как и в любом космопорте. Горячим гудроном. Цементной пылью. В ноздрях засвербил озон — из предохранительных клапанов принялись стравливать жидкий кислород.