Каторга

Попалось под руки молоканство, он и принял молоканство.

Но к прибытию на Сахалин Тихон Белоножкин и в молоканстве разочаровался:

- Не то это все. Не настоящее.

И начал вести свои тихие и кроткие беседы с каторжанами, - как, по его мнению, по-настоящему, следует верить и поступать. Его теория о неосуждении, быть может, и привлекла к себе сердца в силу контраста; кругом, на Сахалине, каторжнику всякое лыко в строку ставят, а тут человек говорит:

- Деянья твои осуждаю, а не тебя.

И людям, которых все считают "виновными", стал именно "мил" человек, считающий их "ни в чем невиновными".

- Ведь вон, почему мы кошку любим! - говорил мне с улыбкой каторжанин, поглаживая бродившую по нарам кандальной худую, тощую кошку. Потому для всех мы "виноватые", а для кошки мы ничем не виноваты. Кошке все одно: что вы, что я.

Тихон Белоножкин, это несомненно, пользовался всегда особыми симпатиями каторги, - и не одной каторги. Есть что-то в этом кротком человеке, что производит впечатление. Он отбывал каторгу при смотрителе, который не признавал непоротых арестантов. Тихон Белоножкин - единственное исключение.

- Придет на раскомандировку злой, - рассказывают каторжане, - 20 - 30 человек перепорет. Так и глядит рысьими глазами: "кого бы еще!" А увидит Тихона, глаза переведет: "Ты, - скажет, - тихоня! Стань на заднюю шеренгу". Не любил, когда Тихон на него смотрит.

Это казалось каторге непостижимым. И некоторые совпадения привели каторгу к мысли, что Белоножкин - человек "особенный".

Белоножкин с вечера ни с того ни с сего плакал. Его стыдили:

- Чего нюни распустил? Баба!

- Горюшко мне под сердынко подкатывает.

А на следующий день одного арестанта задрали: с кобылы замертво сняли, в лазарете умер.

Несколько подобных случаев "предвиденья" поразили каторгу страшно, и когда к Белоножкину пришла семья, и он был выпущен для домообзаводства, к "особенному" человеку стали собираться поговорить, послушать его странных речей.

Тут подвернулся Галактионов.

Озлобивший всех против себя обличитель, в страдающий мир внесший своей проповедью еще больше страданий, - Галактионов у кроткого Тихона нашел тихую пристань, "просветлел", понял, что "истинно о Христе надо делать", и "уверовал".

Но старый законник сказался, - и вместо простых сходок для сердечных бесед он основал "церковь".

Сахалинское общество "православно-верующих христиан" имеет 12 "апостолов", и каждый из "апостолов" имеет "пророка".

- Как столб - подпору.

Кроме "апостолов", есть еще 4 "евангелиста".

- Руки и ноги Христовы.

Те, кто женат, как сам Тихон Белоножкин, живут с женами. Кто не женат, - сходятся и живут "не в законе, а в любви, ибо любовь и есть закон христианский".

Мужчины зовут себя "братией", а женщин - "по духу любовницами".

Сходясь все вместе, они говорят:

- Во имя Отца и Сына и Святого Духа, благодарим нашего Отца!

Кланяются в ноги, целуют друг друга и беседуют.

Беседы часто касаются сахалинских злоб дня и разрешают разные вопросы, конечно, в духе, приятном каторге.

Например:

- Каждый человек спастись должен. А в голодном месте не спасешься, скорее человека съешь. А потому бежать с Сахалина - дело доброе. Духом родиться можно только на материке, где можно трудиться. А для рождения духом надо креститься водой, т. е. переплыть Татарский пролив. Татарский пролив и есть Иордан. Надо сначала "водой креститься", и потом уж человек идет на материк возрождаться духом.

На этих радениях они рады всякому, кто зайдет:

- Где печка, там пущай греются.

В горницах у многих из них висят иконы:

- Хоть весь дом изукрась иконами! Хорошего человека повидать всегда приятно.

Но веровать "надо в духе, а не в букве", чтоб "буква эта нашу жизнь оживляла".

- Приходите к нам! - звал меня Галактионов. - Как начнем букву закона к нашей жизни приводить, - небеса радуются.

- Да почему ж ты о небесах-то знаешь?

- В мыслях радость. А небеса... Вы думаете высоко небеса? Небеса в рост человека.

Галактионову очень хотелось, чтоб я повидался с Тихоном Белоножкиным.

- Сами увидите! Вы так ему скажите, что от меня.

Тихона застал я за работой. У него хорошее хозяйство. Он чинил телегу.

- Здравствуй, Тихон. Правда, что ты - то лицо, как тебя называет Галактионов?

Белоножкин поднял голову и глянул на меня своими действительно "милыми" глазами, кроткими и добрыми:

- Вы говорите.

- Нет, но ты-то как себя называешь?

Тихон улыбнулся, тоже необыкновенно "мило".

- Буквами чтоб я себя назвал, хотите? Разве от букв что переменится?

Мы долго беседовали с этим добрым, кротким и скромным человеком, его интересовало, зачем я приехал: я объяснил ему, как мог, что собираю материал, чтоб описать, как живут каторжане, - и он сказал:

- Масло собираете? Понимаю.

И, прощаясь со мною и подавая мне руку, сказал:

- Масла вы в лампадку набрали много. Зажгите ее, чтоб свет был людям. А то зачем и масло?

Преступники и преступления

I

- Чувствуют ли "они" раскаяние?

Все лица, близко соприкасающиеся с каторгой, к которым я обращался с этим вопросом, отвечали, - кто со злобой, кто с искренним сожалением, всегда одно и то же:

- Нет!

- За все время, пока я здесь, изо всех виденных мною преступников, а я их видел тысячи, - я встретил одного, который действительно чувствовал раскаяние в совершенном, желание отстрадать содеянный грех. Да и тот вряд ли был преступником? - говорил мне заведующий медицинской частью доктор Поддубский.

Это был старик, сосланный за холерные беспорядки.

Доктор записал его при освидетельствовании "слабосильным".

- Стой, дядя! - остановил его старик. - Ты этого не делай! А когда ж я свой грех-то отработаю?

- Да в чем твой грех-то?

- Доктора мы каменьями убили. Каменьями швыряли. И я камень бросил.

- Да ты попал ли?

- Этого уж не знаю, не видел, куда камень упал. А только все-таки бросил.

Сказать, однако, чтоб раскаяния они не чувствовали, - рискованно.

Они его не выражают. Это да.