Каторга

На носилках, в самодельных неуклюжих креслах, несут тяжких хирургических больных, отправляемых для операции в Александровск.

Страдальческие лица... А впереди еще путешествие по бурному Татарскому проливу...

Тут же, на пристани, разыгрывается трагедия-комедия... трагикомедия...

Агафья Золотых уезжает с Сахалина на родину и прощается со своим сожителем, ссыльнопоселенцем из немцев.

"Агафья Золотых", - это ее "бродяжеское", не настоящее имя, - попала на Сахалин добровольно.

Ее друг сердца был сослан в каторгу за подделку монеты.

Чтобы последовать за ним на каторгу, она назвалась бродягой.

Ее судили, как не помнящую родства, сослали на Сахалин, - здесь ее ждало новое горе.

Тот, ради кого она пошла на каторгу, умер.

"Агафья Золотых" открыла свое "родословие" и просила возвратить ее на родину.

А пока "ходили бумаги", - ведь есть-то что-нибудь надо!

Агафье пришлось сойтись с поселенцем, пойти в "сожительницы".

Понемногу она привыкла к сожителю, полюбила его, как вдруг приходит решение возвратить "Агафью Золотых" на родину, в Россию.

- Прощай, Карлушка! - говорит, глотая слезы, Агафья. - Не поминай лихом. Добром, может, не за что!

- Прощайте, Агашка! - отвечает немец, молодой парень.

Катер отчаливает, через полчаса приходит обратно, и на пристань выходит... "Агафья Золотых".

На пароходе появление "Агафьи Золотых" произвело целую сенсацию.

- Как, Агафья Золотых? Какая Агафья Золотых? Да ведь мы в прошлом году еще увезли Агафью Золотых? Отлично помним! Из-за нее даже переписка была. Как только пришли в Одессу, Агафья Золотых, не ожидая, пока за ней явится полиция, сбежала с парохода!

Оказывается, что Агафья Золотых, не желая уезжать от человека, которого она успела полюбить, "сменялась именами" - и под ее именем уехала и гуляет себе по Руси какая-то ссыльно-каторжная*.

_______________

* Вот вам доказательство, что, несмотря на фотографические карточки, "смены" бывают и до сих пор.

Теперь "Агафью Золотых" решительно отказываются принять на пароход.

- Да ведь это настоящая "Агафья Золотых"! Ее все здесь знают! То была какая-то ошибка! - говорит тюремная администрация.

- А нам какое дело! Станем мы по два раза одну и ту же "Агафью Золотых" возить!

Агафью возвращают на берег.

- Ну, Карлушка, видно, судьба уж нам вместе жить, - говорит Агафья. Идем домой!

- Зачем же я с вами пойду, Агашка? - рассудительно отвечает немец. Я буду брать себе другую бабу, Агашка!

В ожидании отъезда сожительницы, немец успел присмотреть себе другую, условился, договорился.

Агафья качает головой.

- Был ты, Карлушка, подлец, - подлецом и остался. Тфу!

- Агафья! Агафья! Куда ты? Стой! - кричит ей кто-то из "интеллигенции". - Садись в катер! Я попрошу капитана, может, и возьмет!

Агафья поворачивается на минутку.

- А идите вы все к черту, к дьяволу, к лешману! - со злобой, с остервенением говорит она и идет.

Куда?

- А черт ее знает, куда! - как говорят в таких случаях на Сахалине.

Еще раз, - в третий раз уже жизнь разбита...

Пора, однако, на пароход.

- Все готово! - говорит... персидский принц.

Настоящий принц, которому письма с родины адресуются не иначе, как "его светлости".

Он осужден вместе с братом за убийство третьего брата.

Отбыл каторгу и теперь что-то вроде надзирателя над ссыльными.

Он распоряжается на пристани, очень строг и говорит с каторжными тоном человека, который привык приказывать.

- Алексеев, подавай катер! Пожалуйте, барин! - помогает бывший принц сойти с пристани.

Последняя баржа, принимающая остатки груза, готова отойти от парохода.

- Так не забижают, говорили, надзиратели-то? - кричит с борта один из наших арестантов, - из тех, которых мы везем.

- Куды им! - хвастливо отвечает с баржи старый, "здешний" каторжанин.

Баржа отплывает.

Гремят якорные цепи. С мостика слышны звонки телеграфа. Раздается команда.

- Право руля!

- Право руля! - как эхо вторит рулевой.

- Так держать!

- Так держать!

"Ярославль" дает три прощальных свистка и медленно отплывает от берегов.

Прощай, Корсаковск, такой чистенький, веселый, "не похожий на каторгу" с первого взгляда, так много горя, страданий и грязи таящий внутри.

"Ярославль" прибавляет ходу.

Берега тонут в туманной дали.

А впереди "настоящая каторга", Александровск, где содержатся все наиболее тяжкие, долгосрочные преступники, Рыковск, Онор, тайга, тундра, рудники...

- Корсаковск, это еще что! Рай! - говорит один из едущих с нами сахалинских служащих. - Разве Корсаковск каторга? Это ли Сахалин?

Все, что я вам рассказал, это только прелюдия к "настоящей" каторге.

Настоящая каторга

Мы с вами на пароходе "Ярославль" у пристани Александровского поста, "столицы" острова, где находится самая большая тюрьма, где сосредоточена "самая головка каторги".

Сюда два раза в год пристает "Ярославль" "с урожаем порока и преступления". Здесь этот "урожай" "выгружается", здесь уже все вновь прибывшие арестанты распределяются и отсюда рассылаются по разным округам.

Сирена пронзительно орет, - словно пароход режут, - чтобы поживее распоряжались на берегу.

Холодно дует пронзительный ветер и разводит волнение.

Крупная зыбь колышет стоящие у борта баржи. Пыхтит буксирующий их маленький катерок тюремного ведомства.

Тоскливо на душе. Перед глазами унылый, глинистый берег. Снег кое-где белеет по горам, покрытым, словно щетиной, колючей тайгой.

- Это вчера навалило, снег-то, - поясняет кто-то из служащих, приехавший на пароход за арестантами. - Совсем было сходить стал, да вчера опять вьюга началась.

Сегодня как будто потеплее. Завтра опять вьются в воздухе белые мухи. Туманы. Пронизывающие ветры. И так - до начала июня. Это здесь называется "весна".

Направо хлещут и пенятся буруны около Трех Братьев, - трех скал, рядом возвышающихся над водой. В море выдалась огромная темная масса мыса Жонкьер, с маяком на вершине. В темной громаде, словно отверстие от пули, чернеет вход в тоннель. Бог его знает, зачем и кому понадобился этот тоннель. Зачем понадобилось сверлить эту огромную гору.