Белые флаги

- Не прикидывайся простачком, Гоголь! Для меня, как и для тебя, партийный билет на определенном этапе был средством получения хлебной карточки! А что у меня висит на шее - крест или кирпич, это мое личное дело!

- Нет, не только твое! - возразил Гоголь.

- Чье же еще? - спросил иронически Мебуришвили.

- Хотя бы мое! - ответил Гоголь.

- Слушай, кто тебя назначил посредником между мною и партией? взорвался Мебуришвили. - Нашелся борец за идеи марксизма-ленинизма! А я, между прочим, в свое время, пока меня не погубили, был настоящим партийцем!

- Это как понять, Мебуришвили, как тебя погубили? Запретили брать взятки, да?

- Я не был рожден взяточником!

- Конечно, ты всегда был безгрешным ангелом!

- Да, да!

- Знаю! Был до того честным, что даже партийные взносы платил со всего заработка, включая взятки!

- Так же, как и ты!

- А вот и врешь, Мебуришвили! Для меня партбилет никогда не был хлебной карточкой, потому что я беспартийный! И идеи марксизма-ленинизма меня никогда не занимали! Меня беспокоит другое: ты, продавший свою партию и свой партбилет за тридцать липовых могил, что же ты способен сделать со мной, со всеми нами? Ведь продашь нас, как козлят на базаре!

Мебуришвили молчал.

- Ты погубил собственную душу, а теперь хочешь осквернить и святой крест?

- Свобода вероисповедания мне дана конституцией!

- И свобода торговать богом и совестью тоже?

Гоголь двинулся на Мебуришвили. Тот стал испуганно водить вокруг глазами, ища что-нибудь тяжелое, и, не найдя ничего более подходящего, схватил стул и занес его высоко над головой:

- Не подходи! Изувечу!

- Гоголь, отстань от него! - вмешался Девдариани.

- Не суйся, Лимон! Я ведь не лезу в ваши воровские дела! - отрезал Гоголь и, повернувшись к нам, предупредил: - Если кто сунется - убью!

- Не приближайся ко мне! - взвизгнул Мебуришвили, швырнул на пол стул и бросился к двери. Гоголь настиг его, схватил своей огромной лапой за шиворот и рывком повернул к себе:

- Достань крест!

Мебуришвили повиновался.

Гоголь положил крест себе на ладонь, с минуту глядел на него, потом спросил Мебуришвили:

- Ты слыхал про десять заповедей? Заповедей Христа!

- Здесь не духовная семинария. Гоголь! - прохрипел Мебуришвили.

- Говори! - приказал Гоголь, вскинув над головой кулак.

- Не убивай! - сказал Мебуришвили дрожащим голосом.

- Не бойся, не убью, но это - пятая заповедь. Начинай сначала!

- Не прелюбодействуй!

- Это - шестая! Говори по порядку!

- Не помню.

- А евангелий сколько, помнишь?

- Чет... Четыре. Четвероглав, - неуверенно произнес Мебуришвили.

- Правильно. Четвероглав, - сказал Гоголь и, развернувшись, закатил Мебуришвили увесистую оплеуху. - Это раз, от имени преданной тобою партии! Это - два, от имени преданного тобой бога! - Гоголь во второй раз ударил Мебуришвили и сорвал с его шеи крест. - Ты недостоин носить его! Это три, от имени покойников твоего кладбища! - От третьего удара Мебуришвили пошатнулся. - А это от меня. Получай! - Огромный кулак Гоголя опустился на голову Мебуришвили. Тот жалобно замычал и упал на колени. Гоголь положил крест рядом с ним и, подойдя к двери, постучался.

- Простите, уважаемые, - обратился он к нам, - за причиненное беспокойство, но иначе я не мог! С детства ненавижу подобных подонков! Почему я избил своего директора? Почему я, пожилой человек, заработал срок за хулиганство? Потому, что мой директор такой же подонок, как этот мерзавец!

В камеру вошел надзиратель.

- В чем дело? Кто стучал? - спросил он.

- Унеси, начальник, этого типа, а потом забирай меня, я его избил! ответил Гоголь и сам же стал помогать надзирателю.

- Произвол! - констатировал Чейшвили, когда Гоголя увели.

Гуманизм гуманизму рознь.

Помню, до моего ареста, как-то в воскресный день, я и мой приятель Нодар пешком отправились в Бетания.

По дороге повстречался нам нагулявший на отдыхе весу бесхозный осел. Он шел, беззаботно помахивая ушами.

- Нарвался бы он вместо нас на волка, помахал бы тогда ушами! сказал я, провожая осла взглядом. Нодар рассмеялся.

- Ты чего?

- Вспомнил смешную историю.

- Какую?

- А вот послушай. В прошлом году мои знакомые ребята-археологи отправились в экспедицию. По дороге купили осла. Прибыли на место, сняли с осла поклажу, раскинули палатку, устроились, и тогда выяснилось, что осел им больше не нужен.

- Что с ним делать? - спросил один.

- Отпустим! - говорит другой.

- Что вы, жалко осла! Его же волки загрызут! - вмешался третий.

- Ну, тогда оставим здесь! - посоветовал четвертый.

- А кто за ним будет ухаживать? - возразил пятый.

- В таком случае убьем его! - решил шестой.

- Чем? У нас ведь нет ружья! - спросил первый.

И вот что они придумали: привязали к ослу заряд динамита и подожгли фитиль. Осел погиб от взрыва, но зато его не терзали волчьи зубы. Страшно, дико, но гуманно...

...В тюрьме жалеют даже насекомых. А Шошиа, например, убежден, что от изобретения дуста пострадало и само человечество. Дуст истребил клопов и блох, которые высасывали у людей излишнюю и негодную кровь и тем самым способствовали регулированию кровообращения в человеческом организме. К чему привело истребление этих насекомых? Участились такие заболевания, как гипертония, атеросклероз, лейкемия, инфаркт миокарда, инсульт, стенокардия и многие другие, о которых мы пока даже не подозреваем.

- Разве прежде умирали от таких болезней? - спрашивает нас Шошиа.

Мы не знаем, что ему ответить, и поэтому молчим.

- Ну, вот, значит, я прав! - радуется Шошиа. - То же самое произошло в Китае. Истребили воробьев, и что же? Пропал урожай риса! Что, не так?

Мы молчим. Но вдруг берет слово Тигран:

- Хорошо, блохи там, воробьи, - понятно. Но вши? Какая польза от вшей?

Тут уж Шошиа умолк: он не уверен, есть ли человеку польза от вшей...

Да, в тюрьме жалеют все и вся, кроме собственных нервов.

...На этот раз вызвали Гоголя с вещами. Мы все любили Гоголя, поэтому после его ухода в камере надолго воцарилось тягостное молчание. Лишь перед сном его нарушил Исидор.

- Если мы не побережем свои нервы, государству не останется что делать: мы сами загоним друг друга в гроб! - сказал он и отвернулся к стене.

ОПЯТЬ - А ЕСЛИ?!

Мать оказалась права. Спустя неделю меня вызвал новый следователь.

Он был чуть моложе Гагуа. При моем появлении в кабинете он не поздоровался со мной, не предложил сесть и не угостил папиросой. Все это проделал я сам - приветствовал следователя, сел на стул, взял сигарету из лежавшей на столе пачки "Иверия" и, закинув ногу на ногу, закурил.

Почему я вел себя так нахально, затрудняюсь сказать. Быть может, хотелось дать почувствовать новому следователю, что я ни в чем не виноват и никого не боюсь. А может, хотелось подчеркнуть, что я очень, очень устал, на все махнул рукой и что мне совершенно безразлично, что они со мной сделают. Я помнил просьбу матери - держаться вежливо и тем не менее вел себя вызывающе. Следователь смотрел на меня с насмешливой улыбкой. Было ясно, что примитивный мой ход, каких он видел тысячи на своем веку, на него не произвел ровным счетом никакого впечатления. И когда я понял это, мне стало неловко и я выпрямился на стуле.

- Моя фамилия Хеладзе, - сказал следователь, - ваше дело для дополнительного следствия передано мне.

- Очень приятно! - улыбнулся я.

- Почему приятно? - спросил он.

- Не знаю.

- Зачем же говорить, что приятно?

- Так, из вежливости.

- Это хорошо.

Наступило молчание. Хеладзе не заговаривал со мной, а мне тем более сказать было нечего. Сигарету я выкурил до конца, взять вторую постеснялся. Хеладзе понял это, протянул мне одну и взял другую сам.

- Спасибо! - поблагодарил я.