Проситель

Он резко выдвинул ящик письменного стола.

Стодолларовая банкнота медленно, наверное, поймав, как крохотный плоский зеленый парус, невидимый ветер из форточки, прямоугольным НЛО зависла над ненужными, захламляющими письменный стол писателя-фантаста Руслана Берендеева бумажками. Здесь в беспорядке хранились визитные карточки людей, которых Берендеев не помнил, извещения о пленумах правления Союза писателей, квитанция об уплате членских взносов в Литфонд за… 1991 год, безнадежно устаревшая медицинская справка о прохождении водительской комиссии. На месте года была круглая, как от пули, дырка — так часто (каждые пять лет) Берендеев счищал бритвой, обновлял цифры. Он с грустью подумал, что в этом году с этой справкой технический осмотр ему не пройти. Зачем-то хранилось в столе и письмо сумасшедшего читателя, заканчивающееся словами: «Да отвернется от вас великое животворящее солнце, да сгинете вы в каменной пене — пене камней!» Какое-то этому странному читателю не понравилось берендеевское произведение. Письмо было с непонятным обратным адресом: «СССР, село Тараканово, ул. Рассвет, Бекбулатову», но Берендеев его не выбрасывал, выстраивая сомнительные аналогии между собой и… бессмертной богиней любви Афродитой. Та, помнится, вышла из пены у камня, ему же, как предрекал сумасшедший читатель, предстояло сгинуть в «каменной пене — пене камней». Приходило на память название иностранного романа «Пена дней», и еще почему-то о пивной пене думал писатель-фантаст Руслан Берендеев, о том, как хорошо прорваться губами сквозь пену к свежему холодному пиву. Воистину ящики его письменного стола были замусорены сверх всякой меры.

Берендеев обратил внимание, что по краям зависшей над столом НЛО стодолларовой купюрой — возник потрескивающий электрический абрис, словно в тогу римского патриция с пурпурной каймой обрядилась купюра. Она неестественно засветилась в свете дня, генерируя в себе некое силовое или электромагнитное поле. У крылатого осла — или это только показалось Берендееву? — отвисла челюсть. Он как-то неуверенно пошатнулся на столе, из чего Берендеев сделал вывод, что осел не честный борец, а вор и хам. Бумажка определенно брала Берендеева под свою защиту, звала в союзники, простирала над ним свое поле, хотя тот ни о чем таком не просил и не думал. Ему показалось, что осел возвращается в вулкан, из которого вышел, истекает вспять (задним числом?) раскаленной лавой, застывая бессмысленным памятником былого могущества. Берендеев понял, что бумажка определенно берет верх. И еще: его ожидают достаток, покой и опрятная, честная старость, если он присоединится, «примкнет», как неведомый и забытый Шепилов к антипартийной группе Молотова Маленкова — Кагановича, к победительнице.

Не об этом ли Берендеев мечтал?

Не это ли казалось ему единственно возможным, примиряющим с новой действительностью выходом из положения?

«Бог любит меня», — вдруг подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев.

Он знал, что делать.

Затормозив в мыслях — он был уверен, что его мысли прочитываются, или, как сейчас модно говорить, сканируются, — сунул дрожащую от напряжения руку в глубь письменного стола, выхватил из темных его, замусоренных недр (как только нащупал?) электронную зажигалку, поднес хрустнувший, как сухая ветка, скальпельный язычок пламени к электрически шуршащему краю банкноты. Раздался хлопок, точнее, маленький взрыв или тихий выстрел. Бумажка исчезла. На письменный стол упали хлопья черного снега, как если бы в воздухе над столом случился микроэффект «ядерной зимы».

Берендеев перевел взгляд на осла. Осел как будто подрос, сановно распрямил сутулые плечи, земная твердь под ним податливо прогнулась, как разогретый в пламени пластилин.

— Это не выбор, — произнес Берендеев, хотя в комнате никого не было, — и не предательство. Это жертвоприношение! Какое жертвоприношение невозможно отвергнуть? Когда человек приносит в жертву… все!

Вне (без) Дарьи беспечальная, тихая, обеспеченная жизнь не представляла для писателя-фантаста Руслана Берендеева ни малейшего интереса.

В принципе он был готов умереть хоть сейчас.

В шею Берендеева как будто впилась оса. Он смахнул рукой последнюю черную раскаленную снежинку — частичку «ядерной зимы». Берендеев понял, что то, что он предал, принес в жертву, будет не то чтобы мстить, но скорбеть о его потерянной душе. В то же время у него не было ни малейшей уверенности, что комбинированная его (сто долларов плюс все), неотвергаемая, как он себя уверял, жертва будет надлежащим образом оприходована и принята. «Любовь Господа, — утешил себя Берендеев, — выше логики и, следовательно, выше так называемого предательства. Что такое предательство? В сущности, всего лишь прорыв из логической цепи. Человек — вечный пролетарий, которому нечего терять, кроме… логических цепей!»

…Минул первый день из отведенных Рыбоконем семи.

В отличие от Бога, как известно, отделившего в первый день сушу от воды, Берендеев, напротив, объединил в понятии «сверхидея» все, что Бог с величайшим трудом некогда разделил, распределил в виде звеньев по логическим цепям. Берендеев решил, что имеет на это право, потому что в немом диалоге с Господом дошел до вопроса, на который не было ответа внутри логических цепей. Если Господь создал (а он, как известно, создал) все сущее, то кто создал самого Господа? Берендеев смотрел в небеса, ощущая себя муравьем, отбившимся от муравейника, потерявшимся в лесу сущностей и смыслов. «Ищи ответ в себе!» пришел с небес краткий, как если бы Господь отправлял телеграмму и не хотел переплачивать за лишние слова, ответ. Берендеев понял, что Господь создал себя сам. И еще понял, что это главный принцип подобия человека и Господа, но человек сознательно от него отступил, загнав тем самым божественный промысл в тупик. «Значит, и мне позволительно задним числом создать нечто, что в свою очередь когда-то поучаствовало в создании того, что называется Берендеевым», мысль была дикой, путаной, но в то мгновение она казалась писателю-фантасту Руслану Берендееву ясной и близкой, как звездное небо в чистую ночь.

Он не сомневался, что сверхидея, как Афродита из пены морской («каменной пены — пены камней»), рождается из страдания, живет страданием, в страдании же растворяется, когда истекает ее время. Берендеев спокойно относился к страданию, как к составной части категории бытия, ибо, как полагал, свое уже отстрадал. Более того, ему казалось несправедливым, каким-то фальшиво-лотерейным само понятие счастья. Берендеев отлично понимал внутреннюю суть механизма страдания, но совершенно не понимал внутреннюю суть механизма счастья. Да, живя с Дарьей, он был счастлив, но это, как выяснилось, был сбой, нарушение в логической цепи. По прошествии времени цепь выпрямилась, счастье, как ненужное самопроизвольное электричество, ушло в никуда, в землю.

Тем не менее сей призрачный компонент присутствовал в искомой формуле сверхидеи, и не просто присутствовал, но занимал в ней достаточно важное место. Страдание и счастье, как Х-лучи, пронизывали все три (в настоящем, прошлом и будущем) жизни человека, давая в результате что-то вроде рентгеновского снимка. Предполагаемый снимок, видимо, и был той самой таинственной душой, которую Бог рассматривал на свет на так называемом Страшном суде, где ангел-хранитель выступал в роли адвоката, а бес-искуситель — прокурора. Берендеев подумал, что то, что хорошо для Господа, не всегда хорошо для писателя-фантаста Руслана Берендеева. В сверхидее страдание и счастье, логическая цепь и сбой в логической цепи, ангел-хранитель и бес-искуситель должны были существовать слитно, потому что только в этом случае человеческое сознание приобретало необходимую мобильность, ртутную подвижность, уподоблялось мифическому плавящемуся пластилину, на котором стоял крылатый, из вулканического золота осел.

Нечего и говорить, что в сверхидее, как водка, вермут и лимонный сок в коктейле, должны были сливаться в некое единое время прошлое, настоящее и будущее. Берендеев долго размышлял над цветом и вкусом единого времени и пришел к выводу, что каждый должен находить в нем свое, а именно то, чему отдает предпочтение. Люди прошлого должны были видеть в нем накатывающее, как конная лава драгун и кирасир, прошлое во всей его мнимой красоте, мощи и очищенности от зла. Люди настоящего, люди воли, — шанс покомандовать, поуправлять массами, пощелкать бичом (Божьим?) над головами быдла. Наконец, люди будущего, мечтатели и идиоты, — надежду, что будущее будет лучше прошлого и настоящего, для чего им следовало предоставить возможность поработать над образом этого самого, существующего исключительно в их воображении, будущего.