Страница 3 из 6
Тут бабушка прикрыла глаза и запела-заговорила, покачиваясь в ритме древнего, жутковатого и наивного заклинания:
- В море-окияне, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень, а под камень тот и вода не течет - ни речева, ни ключева. А под камнем тем - семь дверей на семи замках, на семи ключах, на семи затворах, на семи засовах. За дверями - стовековым сном спят семь девиц-сестриц, ликом ясных голубиц, только сердцем - семь звериц...
Ой вы, девицы-сестрицы, ой, красавицы-зверицы, вы очнитеся, пробудитеся! Разбудите слуг своих, семь ветров седых, вихрей семь лихих. Пусть возьмут они луки кленовые, пусть натянут тетивы шелковые, пусть размечут семь каленых стрел по семи путям. Пусть пронзят они сердце лады, непокорное, твердокаменное. Пусть полюбит меня лада мой - синь-лазорев свет Александр!
И я хорошо вижу, как плыл тот венок, расплетаясь в тугой речной струе, как несли каждый лепесток и каждая травинка имя моего деда - до самого моря, как всему миру кричал венок о любви моей бабушки... И дед пил воду из той реки, и мыл свои рубахи в той реке, и купался в ней. Любовь обнимала его! Действительно, заговор.
И дед женился на моей бабушке по ошалелой внезапной любви, женился вопреки воле своей семьи, справив скорую свадьбу в соседнем селе.
Только не поверила бабушка в колдовство. Когда возвращалась она от реки, случайно встретила своего Александра на околице. Тот поглядел и обмер: облитая лунным сиянием, полуприкрытая прядями распустившихся кос, шла к нему Берегиня... Спустилась с плеча белоснежная рубаха, тяжелый подол прилип к коленям, и меркли травы под ногами.
Я сижу в вокзале и делаю вид будто погружен в свои мысли. На самом деле незаметно высматриваю в толпе цыганочку.
Дотлела третья сигарета. В третьей сигарете всегда таится безысходность. Но мне повезло.
Шорох кружев пышных желтых юбок заставил меня поднять голову.
Она смотрела на меня гневно. Но поскольку глаза у меня были, наверное, жалобные, смягчилась.
- Ну, здравствуй. Что, так нужна?
- То есть прямо позарез. И самое смешное, что не мне лично.
- Кому же?
- Всему человечеству.
- Ну что с тобой делать. Давай поговорим. Только... не здесь. Куда бы...
- Есть одна стекляшка в парке. Тут рядом. Столики, как грибы, прямо под деревьями растут. И народу всегда мало.
- Это возле озера? Знаю. Приду.
Я направился к стекляшке, с запоздалым ужасом вспомнив, что именно в этом заведении после работы пьют пиво Толик и Нолик, институтские остряки. Меня прошиб холодный пот: колкости и шпильки мне обеспечены. От глубокого расстройства нервов я уничтожил четыре килечных бутерброда, запив их таллиннским кефиром. А для девушки были заказаны кофе и пирожные. .Я смотрел на них с гордостью: надо же, какой я галантный и предусмотрительный!
Потом вдруг настала тишина. Что-то привлекло внимание посетителей, взгляды их были направлены на вход. Я на всякий случай тоже оглянулся.
Прямо ко мне шла девушка. Плыла. Нет, летела... Нет...
Тонкая, легкая, затянутая до невозможности в белые джинсы и короткую курточку. По-моему, это называется стиль Сен-Тропез. Когда показывают кино про бархатные пляжи на тропических островах, по ним бродят вот такие создания... "Бесамэ, бесамэ мучо..." Я замечтался.
Девушка села против меня, кинула на столик маленькую сумочку. Внимательно разглядев большие лиловые глаза, смуглое лицо и копну черных, без блеска волос, я с некоторым все же сомнением опознал в этой журнальной красавице знакомую мне цыганочку.
Какое-то время она наблюдала все стадии моего изумления, затем удовлетворенно кивнула головой.
- Я слушаю.
- Давай хоть познакомимся. Меня зовут Юрием.
- Шолоро.
- Что?
- Меня зовут Шолоро.
- Так я и знал. А то... Таня. Так вот, заявляю торжеств: нно и сразу, во избежание недоразумений. Личного интереса у меня к тебе нет, да и старше я тебя лет на двенадцать. В нашем возрасте это много. Я - подающий ба-альшие надежды молодой ученый. Поэтому быстро проникнись ко мне уважением и слушай. Тебя изучать надо.
- Зачем?
- Ты хоть понимаешь, что не такая, как все?
- Нет. Я такая, как все. Просто у меня к этому способности.
- Хм, значит, все-таки думала об этом?
- Думала. И знаю, что нельзя считать себя не такой, как все. Тогда я перестаю чувствовать чужую боль.
- А ты ее чувствуешь? Как?
- Не знаю. Просто... становится жалко человека. Я пытаюсь забрать его боль. Иногда бывает трудно - что-то не пускает, не отдает боль. У меня тогда начинают очень дрожать руки и болит... в том же месте, откуда я забираю боль у другого.
- Зачем тебе это нужно?
- Не знаю...
- Как к тебе относятся родные и друзья?
- Хорошо.
- Они понимают?
- Для них это не так странно, как для тебя. У наших такое случается. Прабабку мою тебе бы послушать.
- Ты умеешь гадать?
- Да! По руке и на картах, на воде и на бобах, по свече и на кофейной гуще!
Шолоро явно ехидничала.
- Прости, если не так спрошу. Ты деньги за гадание берешь?
Шолоро опустила глаза. Она колебалась.
- Я понимаю, о чем ты спрашиваешь. Да. Деньги брала. Да, это нехорошие деньги. Но, чтобы судить, надо хотя бы знать...
- Не надо объяснять, я не к тому...
- Я только хочу сказать, что... у меня два брата, две сестренки. Мама... одна она. А эти деньги - небольшие, но быстрые. Пока я училась, нам тетка помогала. Должна я тетке вернуть? Знаешь, я ведь никогда не обманывала. Я почему-то знаю, кому что сказать. Чувствую. Сложно это объяснить! Просто я как-бы становлюсь тем человеком, с которым разговариваю.
- Объяснить этого, пожалуй, и нельзя. Да и не нужно. Меня сейчас другое больше интересует. То, что было вчера. Сможешь объяснить?
- Нет. Не могу. И не уверена, что хочу.
- Не спеши. Сколько тебе лет?
- Семнадцать.
- Школу закончила?
- Этой весной.
- Аттестат неважный?
- Почему это? Четыре с половиной.
Шолоро обиделась. У нее сразу чуть припухли губы и веки.
- Физика, химия, математика? Биология?
Девушка приуныла.
- Все ясно. А теперь слушай меня внимательно. Так уж и быть, догуливай лето. С первого сентября я за тебя возьмусь. Пойдешь работать. Или к нам в институт, или в любую клинику. Где ты живешь?
- У тетки...
- Жить будешь в общежитии. Я буду с тобой заниматься. Параллельно проведем кое-какие исследования. Это не страшно. Будущим летом поступишь в медицинский. Тихо, не возражать! Твои способности... воздействия на людей проще и нужнее всего реализовать именно в медицине.
Свою энергичную речь я запил глотком теплого уже кефира. Шолоро сидела какая-то растерянная. Она смотрела на меня с безмерным удивлением. Потом пожала плечами и без особого, впрочем, успеха пригладила свои жесткие волосы. Внимательно ко мне присмотрелась, спросила вкрадчиво:
- Ты, бывает, не сошел ли с ума?
- Не груби старшим. Что тебя в этих планах не устраивает?
- Как-то... все неожиданно. Я и не думала о таком никогда. Я - врач? Да мне и не снилось...
- Ох, Шолоро! Пойми, ты себе не принадлежишь - и баста! А у меня вообще мечта: выискивать таких, как ты, и независимо от возраста - в медицинский. По усложненной программе. Чтобы они, по крайней мере, хоть в себе разобрались на научной основе.
- Да зачем? А если они не хотят в медицинский?
- Я медицину очень уважаю, Шолоро. И профессию исцелителя считаю самой важной. Человечество изболелось, с этим надо уже что-то делать. Современному человеку хворать просто унизительно и, между прочим, совсем не обязательно. Медицину надо переделывать. А кто этим будет заниматься? Ты вот отвиливаешь...
- Послушай, Юрий, ты хорошо говорил. Хочешь изучать меня - ладно, а остальное-то зачем?
- Неужели тебе не хочется узнать, почему ты - такая, неужели не хочется научить других чувствовать чужую боль? Мы так плохо еще умеем чувствовать...