Страница 42 из 97
- Персюха, имей совесть, ты уже тяжелый, и тебя, и гитару мне не унести.
Тот посмотрел на неё с немой укоризной, мол, ты мне изменила...
- Да ладно, не жги меня осуждающим взглядом, - рассмеялась хозяйка. Иди лучше, с мышкой поиграй.
Она зашла в спальню, нашла приткнувшуюся в углу игрушку, завела её и положила на пол. Сэр Персиваль тут же забыл о своей ревности и, задрав свой пышный серо-голубой хвост, весело помчался за ускользающей мышкой.
Вернувшись в гостиную, Алла подала гитару Сергею. Тот взял, настроил и, глядя ей в глаза, начал петь:
Я однажды сойду на перроне, где осенью давней
Вы прощались со мной, равнодушно глядя мне вслед...
Помню серый вагон, свет, за окнами гаснущий плавно,
И старушку в купе, что сидела, закутавшись в плед.
Вы по жизни моей, словно берег покинутый, плыли.
Я тянулся к нему, и манило сильней и сильней...
Я приеду зимой. Я отвык уж от зноя и пыли,
Словно гордый корабль - в суету городских пристаней.
Будет ветер играть отворотом распахнутой шубы.
И на шапке моей по-хозяйски уляжется снег.
Не забытая женщина снова подставит мне губы
В полутемном дворе, и слезинки слизну с её век.
Прозвучит её смех, как нездешних грехов отпущенье.
И нелепая мысль застучит в воспаленном мозгу:
Что приехал я зря, - к этой женщине нет возвращенья.
Что пора бы забыть.
Но без прошлого я не могу27.
- Ты все такой же неисправимый романтик...
- Никто, кроме тебя, меня так не называл.
- "Не забытая женщина снова подставит мне губы..." - процитировала Алла строфу из его песни.
Больше уже ни о чем не нужно было говорить.
...Генерального директора издательства "Кондор" Валентина Вениаминовна побаивалась. Однажды она закатила истерику, не желая следовать советам имиджмейкеров, а Нечаев сказал спокойно, серьезно и веско:
- В таком случае я отказываюсь с вами сотрудничать. Без имиджа, созданного настоящими профессионалами своего дела, вы ничто. Забирайте свои рукописи и ищите другого издателя.
- А мои деньги? - взвизгнула мадам Бобкова.
- А я у вас их не просил, - с чувством собственного достоинства ответил Эдуард Леонидович. - Вы сами ко мне пришли и предложили кредит. Теперь я вижу, что зря связался с вами - вы совершенно бесперспективны, и ваши книги никто не будет покупать. Уже полгода коллектив редакторов пытается привести рукописи в приличный вид, но это невозможно: ваши опусы полная ахинея. Даже массивная рекламная кампания не спасет - купят некоторую часть первого тиража, а потом все осядет на моем складе. Я не могу подрывать реноме своего издательства. Кредит я вам верну на тех условиях, на которых мы подписали соглашение. До свидания.
За эти полгода Нечаев уже поднабрался опыта и теперь сам проводил переговоры. У него появились средства, чтобы издавать новые книги, он привлек перспективных авторов и научился с ними разговаривать. Нужно обещать начинающему писателю сладкий медовый пряник, но если тот чересчур самоуверен, а тем более, страдает манией величия, можно показать и кнут. Точнее - указать на дверь, мол, и без вас обойдемся, таких, как вы, пруд пруди, в очереди стоят.
В действительности именно так и обстояли дела, и когда издатель говорил эти слова несговорчивому автору, то ничуть не кривил душой. Не этот, так другой, потеря невелика. Решающее слово за тем, кто производит и продает. А если начинающий писатель капризничает - скатертью дорожка, пусть побегает по другим издательствам, по полгода ждет, когда его опус отрецензируют, а в итоге получит отказ и вновь пойдет по тому же кругу.
Такая тактика действовала безотказно - автор тут же ломался. Правда, Эдуард Леонидович не любил унижать людей и нечасто использовал политику кнута. С некоторыми писателями после таких слов он и в самом деле расставался - впредь с ними будет одна морока, после выхода первой книги они немедленно заболевают звездной болезнью.
Процесс книгоиздания доставлял Нечаеву огромное удовольствие, и он не собирался тратить время и нервы на общение с истеричными графоманами.
А опусы Бобковой и в самом деле совершенно безнадежны. Команда редакторов признала собственное бессилие, когда Татьяна Нечаева, прочитав то, что получилось, покачала головой и сказала:
- Мура, Эдик. Пусть и отредактированная, но мура. Сюжета нет, типажи плоские. Китайский театр теней, а не персонажи. Это не романы, это отстой.
- О чем ты думал, когда писал эти стихи? - спросила Алла спустя некоторое время.
- О тебе, конечно.
- Их не было в альбоме, который ты мне подарил.
- Я написал эту песню позже.
Она промолчала. Сергей подарил ей альбом со своими стихами, а она его высмеяла, и он не захотел больше ничего ей показывать. От альбома до этой песни у нее, наверное, был не один десяток одноразовых и более-менее постоянных любовников. Куда уж ему соваться со своими ностальгирующими стихами...
- Сереж, а ведь я тогда тебя любила...
- Я тебя и сейчас люблю.
Он смотрел на нее, ожидая ответа, а она отвела взгляд и попросила, чтобы заполнить паузу:
- Дай мне гитару.
Встав, Сергей взял сиротливо лежащую на полу гитару, и стоял возле дивана, на котором в томно-расслабленной позе лежала Алла, глядя на неё сверху вниз и не понимая, чего она хочет.
Любимая женщина улыбнулась и подмигнула ему, потом села, закинула ногу на ногу и пояснила:
- Попробую ответить тебе в том же ключе.
Он все ещё не понимал - даже помыслить не мог, что она сейчас споет. Взяв гитару, Алла усмехнулась, подметив ещё большее удивление во взгляде новообретенного любовника, - тот уже понял, что она отнюдь не дилетант. Играть Алла не собиралась - одной рукой не получится, - просто хотелось прикоснуться к струнам, вспомнить, как пела для себя, и настроиться.
- Свое умение я покажу тебе, когда будут действовать обе мои руки. Пока просто спою, а ты постарайся мне подыграть.
Алла передала ему гитару, напела мотив без слов, Сергей тут же подобрал аккомпанемент, и она запела низким звучным голосом:
Я уходила, не жалея
о том, что было,
тех, кто был.
Как парус
гордо реяла...
Я от сердец спаленных
оставляла дым.
Когда-то осенью
вдруг что-то дрогнуло
внутри...
Но взгляд чужой
сомненья заглушил.
И кто-то вновь
дарил мне поцелуи...
И думалось,
что продолжалась
жизнь28.
Сказать, что Сергей был удивлен, - значит, ничего не сказать. Он был сражен наповал.
- Это твои стихи?
- Мои, - кивнула она.
- Я... У меня нет слов.
- Ничего не говори. Я и так все вижу.
- Ты написала их тогда?..
- Примерно спустя полгода, как мы расстались.
- А музыка?
- Да какая ж это музыка? - Алла рассмеялась, чтобы сбить его с волны.
- Я не знал, что ты поешь.
- Ты первый, кто об этом узнал.
- Пела только для себя?
- Ага.
- У тебя отличный голос.
- Да брось ты...
Она ничуть не лукавила и не напрашивалась на комплимент. Может быть, потому и не пела для других, что не хотела снисходительных улыбок и вежливых хлопков, которыми обычно награждают доморощенных певцов. А петь в подвыпившей компании то, что написано для себя, свою душевную боль, изложенную белым стихом, - и подавно не хотела.
- Спой еще, - попросил Сергей. - Я сориентируюсь и подберу аккомпанемент.
Алла не стала ломаться. Для других не пела, а для него споет, потому что её стихи - о нем, о них:
Вспоминаю жизнь на вкус,
Мои духи - беспредельный мускус,
И все года дымкой искусной
Увели к свету рамп,
но победы все тусклы.
Возрождаю я осень
из памяти сердца,
Корабли, что оставили
гавань навечно...
И не нужно было
возвращений и встреч...
Океаном страстей
пугала я вечность.