Помилование

Войдя в Чернявку, на том злосчастном повороте она увидела длинного худого старика, который возился около разрушенной лачуги. Старик нагружал обломки в ручную телегу и вываливал их в овраг. Рядом хлопотали два босоногих ребенка. Мальчик лет восьми держал железную лопату на коротком черенке, девочка лет пяти - небольшой совок. Они помогали дедушке нагружать мусор в тележку. Знала бы Мария Тереза, что горело и что кипело в груди старика... А если бы и знала - так что?

Ефимий Лукич тоже заметил путницу. Немного странным показалось, что совсем молоденькая девушка, навьючившись мешком, шагает неведомо куда... Впрочем, в какие края только не гонят человека беда и нужда. Видать, утомилась, бедняжка. Позвать бы, глотком воды напоить - богу угодил бы. Но суровый прижимистый Буренкин направо-налево милость свою раздавать не привык. А в этот раз - еще и постеснялся. У самого же внутри грызет, оторвался от работы, оперся на ручку лопаты и замер. Она же, почувствовав необъяснимую дрожь, поспешила пройти мимо. А старик все стоял как истукан. Ни шевельнуться, ни слова вымолвить не может. Следом за дедушкой и дети застыли на месте. Будто все трое исполняют какой-то таинственный безмолвный обряд. Новая тревога и новая печаль стиснули сердце старика. Неужели того мало, что было уже? Прохожая оглянулась еще раз и, спустившись за поворотом в кустарник, скрылась с глаз. Но пошла не туда, куда надо бы - в Подлипки, а туда, куда ноги сами повели.

Когда же снялись и остатки всяких тыловых служб, лес совсем затих и опустел. Но где конь валялся - щетина остается, где человек ночевал - зола остается. Только Мария Тереза вошла в лес, сразу поняла, что здесь располагался лагерь. На больших и маленьких полянах чернели следы костров, меж деревьев стояли добротные шалаши, пустыми проемами смотрели землянки, с которых сняли двери, торчали вбитые в землю дубовые колья, на которых крепились палатки, повсюду валялись пустые ящики, смятые картонные и жестяные коробки и прочий остающийся после живого человека хлам и мусор все это говорило о том, что лишь недавно здесь кипела жизнь, но вдруг поднялась и ушла отсюда. Мария Тереза с хрустом приминала листья, ступая как жеребенок, круто поднимая ноги, - она прошла осиротевший этот мир из конца в конец. Здесь теперь даже темного дремучего леса, где и след человеческий еще не ложился, сумрачней и опасней. Будто люди отсюда не своей волей ушли, а бежали от мора. Но должен же кто-то быть, должен кто-то охранять этот сумрак и пустоту. Вот сейчас где-то рядом, или справа, или слева, раздастся окрик:

"Стой, кто идет?!"

Один раз, когда с хрустом мяла листья, словно бы даже услышала. Она стала, затаив дыхание. Ждала, не повторится ли? Голос не повторился. Должно быть, прежние оклики отдались в ушах. Хоть бы раз повторился этот оклик! Затухающая надежда вспыхнула бы снова, если бы еще раз повторилось:

"Стой! Кто идет?!"

И она без страха, без смущения ответила бы:

"Я иду! Мария Тереза".

"Пароль?"

"Любовь".

"Нет такого пароля. Отменили. Здесь война!"

"Если так, я сама себе пароль, мне война не указ, не хозяйка".

Несколько секунд девушка вот так и стояла, уплыв сознанием в другую действительность. В ту действительность, где есть Любомир.

Мария Тереза вышла на большую поляну, наткнулась на только что насыпанный могильный холм. Еще и листья не застлали его вершину. Ничего не понимая, она обошла обложенный желтым дерном черный холмик. Взгляд ее упал на дощечку, воткнутую возле самого края дерна. "Жертва войны Л. Д. Зух. 20 лет". Она долго не могла собраться с мыслями. "Кто он, Л. Д. Зух?"; "Откуда здесь это имя?"; "Зачем двадцать лет?".

Ее звенящий шепот оглушил лес:

- Кто он?.. Кто? Кто ты?

И она медленно опустилась на край могилы.

Маленький фонарь в глубине земли в это время еще продолжал гореть...

ЧТО БЫЛО ПОТОМ

Так закончились события, случившиеся в Чернявском лесу. Но нити жизни оставшихся - на этом не обрываются. Если бросим их здесь, даже не помахав вослед рукой, будет и странно, и несправедливо. Люди эти достойны, чтобы о них говорили и помнили их. А ведь никто, кроме меня, об этих людях не знает. Долг за мной.

Один, не испытав бессчетных мук долгой войны, падает в первом же сражении. Другой, замерзая в морозы, промокая под ливнями, изнемогая в зной от жажды, семь раз пройдя по мосту сират*, семь раз обманув смерть, доходит до самой победы. И вот уже думал - все, уже ступил на ее вершину, - но маленький, годами искавший, выслеживавший солдата кусочек стали или свинца находит его сердце. Из раны бьет кровь. Он тоже падает. Две самые горестные на войне смерти - вот эти две. Тот, первый, даже крохи своей мести утолить не успел, не смог. И другой - в первый миг самим же завоеванной победы не бросился на траву, - наплакаться и нарадоваться вдосталь.

* Сират - мост над адом.

Леня Ласточкин, меняя перед боем исподнюю одежду на чистую, смерти горестной или негорестной для себя не загадывал, голову себе не ломал. Загадал лишь одно: "Если из первого боя выйду цел и невредим, дальше бояться нечего. Шкуру мою ничто не продырявит". И впрямь его шкуры хватило надолго.

Бой, который бригада приняла сентябрьским утром сорок второго года, был жесток. Началось с артиллерийского урагана с обеих сторон. Немец, будто ему не терпелось скорей разделаться с делами здесь и отправиться в другое место, спешно раз за разом кидался в атаки, лава за лавой под прикрытием танков накатывалась пехота. Дым, пыль, огонь закрыли поле. Бригада стояла твердо. А к вечеру сама перешла в наступление, оттеснив врага. Первый батальон сбил его с высоты и занял небольшую деревушку. Отвоеванный здесь клочок земли не был большой победой, но и маленький этот успех не отпускал части врага отсюда к Сталинграду, держал за полу. Пуль, осколков мин и снарядов в этот первый день мимо Лени Ласточкина просвистело и прожужжало изрядно. Б тяжелый миг боя, когда танки подошли совсем близко, был ранен наводчик сорокапятимиллиметрового орудия, и Леня заступил на его место. До этого стрелять ему не приходилось, но обращаться с пушкой он умел. Куда он целил, куда попадал - и бес не поймет. Главное - пушка не замолкала. На поле боя важно, чтобы пушка не замолкала, - и врага в узде держит, и своим дух поднимает.