Тайна затворника Камподиоса

Магистр хмыкнул, а Витус продолжал:

– Тридцать, сорок, а то и все пятьдесят лет только и делать, что молиться, помалкивать да заниматься самобичеванием, сидя за монастырскими стенами, – это не для меня.

– Понимаю. И поэтому ты в один прекрасный день взял да удрал.

– Вовсе нет. Я покинул монастырь с благословения аббата Гардинуса, который, умирая, советовал мне узнать, кто я и откуда родом, – Витус рассказал магистру, как отец-настоятель объяснил ему смысл вышитых на куске ткани символов, упомянул о зашитых под подкладку золотых эскудо, о кожаном коробе со спрятанной в нем книгой «De morbis» и о том, что он видел и с чем столкнулся по пути к побережью. Завершил он свой рассказ злосчастной встречей с карликом.

– Этот аббат Гардинус был, похоже, большого ума человек. Возможно, не все, что он сказал тебе о гербе и других вышитых знаках, истинно, но вероятность этого велика. Я лично тоже полагаю, что тебе нужно отправиться в Англию, если тебя, конечно, когда-нибудь выпустят отсюда. Надеюсь, к этому времени я смогу быть рядом с тобой, – он улыбнулся. – Как-никак ты задолжал мне порядочную сумму.

Он прищурился:

– Между прочим, коротышку этого я в какой-то мере могу понять. Ну, посуди сам: на что этому гному жить, если он не будет воровать? Нетерпимость нашего общества – вот что толкает его на этот путь.

– Ты что, оправдываешь его?

– Не то чтобы в полном смысле слова... Если подойти с чисто правовой точки зрения, за ним целый список преступлений: нанесение увечий, воровство, грабеж – это только для начала. Однако признай и то, что такому уроду, как он, особенно тяжело живется в этом мире. Работы ему никто не даст, да и ласки ждать не от кого. Никто него всерьез не принимает. Положа руку на сердце, ответь: разве ты сам вел себя с ним, как с равным?

– Честно говоря, нет. Я был ошеломлен его внешним видом. Эти маленькие колючие глазки, этот рыбий ротик... И потом этот ужасный горб! – Витус нарисовал в воздухе его размеры. – Я на него в обиде не столько за то, что он обокрал меня. Куда хуже, что по его вине я попал в руки инквизиции. Иногда мне кажется, встреть я его в неподходящий момент – убил бы.

– Не говори подобных вещей! – магистр Гарсия даже руки воздел к небу. – Это мне напоминает разговоры о справедливости, основанной на принципе «кровь за кровь». Мы в нашей стране этого насмотрелись. Полагаю, со временем выяснится вот что: скорее всего, этот карлик донес на тебя в инквизицию, обвинив в ереси. И вдобавок дал еще этим господам один или два золотых эскудо, объяснив, что нашел их у тебя в кармане. Остальные он, конечно, присвоил. Допускаю, что он намекнул, будто у тебя куда больше золота закопано в другом месте. Это как гарантия того, что бы они тебя отсюда подольше не выпускали, потому что всем известно – инквизиция будет мучить заключенного до тех пор, пока не выжмет из него последнюю пылинку золота! Преподлый, скажу я тебе, план, если только все так и было. Будем, однако, надеяться, что тебя вскорости выпустят, – он кивнул головой в сторону двери камеры.

И она, словно по волшебству, открылась.

Хромая, в камеру ввалился Нуну и сразу вызверился на них:

– А ну, преступники, собирайтесь на допрос!

Он схватил тщедушного магистра за шиворот, и не успел тот оглянуться, как оказался в коридоре. Лишь там бедный магистр вздумал сопротивляться этому чудищу: застучал ногами и замахал руками, как насекомое, которое шевелит всеми своими конечностями, когда его берут поперек туловища. Но сопротивление оказалось тщетным.

– Отпустите его! – закричал Витус. – Слышите, отпустите его!

– Не волнуйся за меня! – сдавленным голосом крикнул магистр ему в ответ. – Худое споро не сорвешь скоро!

Дверь с лязгом закрылась.

Тому, кого отдавали под суд, ни на что хорошее рассчитывать не приходилось. Наименьшим злом можно было считать сам допрос, так называемое «интеррогацио»: в течение нескольких часов человека хитроумно запутывали все больше и больше, утверждая о нем все, что на ум придет, и допуская, как возможные события, немыслимый вздор и несусветицу. Если инквизитору ничего не удавалось доказать, это можно было считать редкостным счастьем. Но и тогда подсудимый мог быть наказан: например, ему самому, членам его семьи, а также ближайшим родственникам воспрещалось сейчас и в обозримом будущем занимать государственные или судебные должности. А если ересь была «доказана», лучше было признать за собой вину и от ереси этой отречься. Но даже после этого подсудимый не мог быть уверенным, что все обойдется! Ибо если церковь считала, что дом или земельный участок обвиняемого представляют для нее интерес, его приговаривали к смерти или пожизненному тюремному заключению, чтобы завладеть его добром. Правда, и тут случались исключения. Если жертва принадлежала к богатой и влиятельной семье, иногда было выгоднее отпустить узника за соответствующую мзду. В конце концов грешника со временем можно арестовать вновь.

Но самое ужасное, что грозило узнику, – это пытки. К ним прибегали всякий раз, когда он упрямо отказывался признать свою вину. Этому признанию придавалось тем большее значение, что именно оно служило основой для обвинительного приговора. Признание служило доказательством. Не будь его, нечем было обосновывать обвинительный приговор. Поэтому многочасовые допросы тщательнейшим образом протоколировались церковниками. Записи эти должны были послужить материалом для будущих судебных процессов. И все это для того, чтобы добиться единственной цели – вырвать под пытками признание! «Да! – должен был, в конце концов, вскричать подсудимый. – Я еретик! Да, я грешен! Да, я вступил в союз с сатаной!..»

Что мучители намерены сделать с магистром Гарсия?

Время тянулось неимоверно долго. Никто не мог бы сказать точно, сколько времени им пришлось ждать, но вот дверь камеры вновь со скрежетом отворилась. На пороге появилась тщедушная фигура магистра. Шатаясь, он сделал несколько шагов – и рухнул посреди камеры на каменный пол. Несчастный дрожал всем телом.

– Это магистр! – испуганно воскликнул Аманд.

Дверь камеры вновь захлопнулась.

– А ну, тихо там! – Витус первым пришел в себя. Подозвал Давида с Хабакуком. – Положите его на спину и подтащите его поближе ко мне, чтобы я мог до него дотянуться.

Когда они присмотрелись к лицу ученого, у них перехватило дыхание. От переносицы до корней волос на лбу его тянулась рана – ожог, как клеймо, в форме креста.

Витус взял руку магистра, нащупал пульс – он был сильным, но прерывистым. Дурной знак. Затем осмотрел рану.

– На лбу она очень глубокая, – подытожил он. – Кое-где даже зияет лобная кость. Боль он испытал страшную. Почему они решили прежде всего изуродовать его?

– Потому что за моей лобной костью скрываются неугодные им мысли, – прошептал магистр Гарсия и криво усмехнулся. Свидетелям этого короткого разговора было не до улыбок.

– С этого момента я запрещаю тебе говорить, – решительно произнес Витус.

– Разговор как-никак отвлекает от боли.

– Ты врач или что-то в этом роде? – спросил Давид, вопреки своему имени самый рослый из братьев.

– Врач – это чересчур громко сказано. Но я знаю, как надо обращаться с магистром в его нынешнем состоянии.

– Что тебе сейчас необходимо?

Витус немного поразмыслил.

– Мне требуются лекарственные травы, жаропонижающие средства, материал для перевязки, свежая вода, прибор с горелкой, древесный уголь и еще много чего. А зачем тебе все это знать?

– А в какую сумму это, по-твоему, может обойтись?

– Понятия не имею. А если бы и знал, нам все равно этого не заполучить.

– Это как сказать... – Хабакук обменялся быстрым взглядом с Давидом. Тот в знак согласия опустил веки. Потом оба вопросительно посмотрели на Соломона. Все трое о чем-то быстро заговорили. И довольно быстро пришли к общему мнению.

– Извините нас! Мы скоро... – вежливо проговорил Хабакук.

Минуты две спустя он протянул Витусу монету в одну восьмую реала.