Небо с овчинку

Однако Бой не побежал, а подпрыгнул и вцепился зубами в мешок с харчами.

— Ты что, очумел? Тебе это, что ли?

Бой, не обращая внимания на дедовы приговоры, изо всех сил тянул мешок к себе, вырвав, опустил на землю, перехватил поудобнее и побежал туда, откуда появился. Деду ничего не оставалось, как поспешить за ним.

На пригорке из-за кустов появились Антон, за ним Юка и Сашко.

— Дедушка Харлампий! — удивился Антон. — Как вы нас нашли?

— Ну, вы такую дорогу протоптали, только слепой да пьяный не найдет… Ох, силен чертяка! — повернулся он к Бою. — Отобрал без всяких разговоров, и все тут. С таким не пропадешь — что хошь отымет. И еще спасибо скажешь, ежели зубами не цапнет…

— Отдай! — строго сказал Бою Антон.

Бой выпустил мешок.

— Это тебе старуха накидала, чтоб с голодухи не помер. Давай заправляйся…

— Спасибо, только я вовсе не умираю от голода. Мне ребята приносили…

— Этот вроде наш, здешний. А подружка твоя? Из городу? Ну ладно, это дело — второе. А первое: ты, брат, дуралей! Ты что ж мне сразу не сказал? Гляди, и не пришлось бы мыкаться так-то…

— Я не успел, надо было скорей спрятаться… Вы ж не знаете…

— Знаю. Табак твое дело, Антон. Надо пошибче прятаться, а то тебе небо с овчинку покажется… Собирай свои вещички, и пошли к тетке Катре…

— Нельзя, — насупившись, сказал Антон и объяснил, почему он не может, даже не должен идти домой.

— Оно, пожалуй, верно, — подумав, согласился Харлампий. — Такого чертяку подолом не прикроешь, а тот подкараулить может… Ну и тут оставаться не гоже — наследили вы, как медведи на песке. Он дурак дураком, а по следу найдет… Что ж мне с вами делать, а?

Дед Харлампий раздумывал, что-то взвешивал про себя, даже морщился и покряхтывал при этом и наконец решился.

— Ну ладно, до завтрева я тебя спрячу — ни один леший не сыщет. А завтра поеду в Чугуново, разыщу твоего дядю Федю — пущай сам тут распутывается…

— Какой вы хороший! — восхитилась Юка.

— А я разный бываю, — лукаво сощурился дед, — и в полоску, и в крапочку… Вы б, ребятки, шли домой, а? Скоро темнеть начнет…

— Ой, мы хотим посмотреть!

— А чего тут смотреть? Я кина показывать не буду. Меньше глаз, меньше языков — оно всегда лучше.

Антон перехватил обиженный взгляд Сашка и сказал:

— Они ребята надежные, не трепачи.

— Ну ладно! Только глядите, ребятки, — язык держать за зубами. А то им будет худо, а все мое дело — пропащее…

Харлампий подвел их к только ему одному приметным кустам на самом берегу, подвернул штаны выше колен и полез прямо через кусты в воду. Лез он так осторожно, что ни одна веточка не надломилась. Ветви тотчас сомкнулись за ним, и только чавканье ила, бульканье воды свидетельствовали, что за кустами кто-то есть.

— Ну и комаров здесь!

Юка сердито обшлепывала ладонями свои голые ноги. Антон достал нож, срезал с куста ветку и протянул ей:

— На, обмахивайся…

Шум за кустами затих. Через несколько минут голос деда Харлампия долетел справа. Ребята побежали на зов. Дед по пояс возвышался над прибрежной полосой аира в нескольких десятках метров от того места, где скрылся в кустах.

— Давай, Антон, веди своего чертяку сюда. Тут не топко, не увязнешь… Только поаккуратнее, не ломай лепеха-то!

Антон снял башмаки, подвернул брюки и, стараясь не ломать мягкие зеленые сабли аира, пошел к деду. Бой побрел за ним.

Дед не стоял на камне, как подумал Антон, а сидел в лодке. В сущности, это была не лодка, а большое прямоугольное корыто или ящик, самую малость суженный к тупым обрезам своей кормы и носа. Как видно, изобретатель и строитель диковинной посудины полностью пренебрег и красотой обводов и гидродинамическими качествами. Неуклюжая лохань держалась на воде и с натугой могла даже плыть по ней, но со скоростью не больше, чем у бревна. Харлампий слез в воду, ухватился за борт.

— Ну, вот мой карапь. Хорош? — сказал дед Харлампий. — Подсаживать его али как? — кивнул он на Боя.

— Зачем? Он сам. Только чтобы не опрокинул… — сказал Антон и хлопнул по днищу лохани. — Бой, давай! Барьер!

Бой взметнулся над водой, прыгнул и едва не утопил дедов корабль. Антон поспешно ухватился за борт лохани, и он и Харлампий напрягали все силы, но лодка еще долго ёрзала, угрожающе раскачивалась, едва не черпая воду. Наконец строптивая посудина успокоилась; Антон, а потом дед осторожно влезли в нее. Лодка глубоко осела, но осталась на плаву — до поверхности воды было пальца два.

— Ничего, — беззаботно сказал дед, — полегоньку доберемся, а скоростя из нее все одно не выколотишь…

Веслом, подозрительно смахивающим на лопату, какой деревенские бабы когда-то сажали хлебы в печь, Харлампий начал отгребать от берега. Антон оглянулся. Сашко и Юка махали ему руками. За ними виднелся пригорок, где в кустах под растрепанной дуплистой ветлой он собирался провести эту ночь. Антон помахал ребятам и повернулся к деду.

— Ты, гляди, не шибко ворочайся, а то, коли опрокинемся, будет нам вечная память без надгробного рыдания… Тут ни плавать, ни идти.

Антон посмотрел за борт. Со дна поднимались воздушные пузыри, в воде виднелись корневища, путаница каких-то ветвей, побегов. Озеро зарастало. Там и сям возвышались над водой мохнатые кочки, появлялись островки камыша, обугленными шишками помахивал рогоз, а кое-где уже кучились прутья тальника, пряча от солнца алюминиевую изнанку своих острых листьев.

— Откуда у вас тут лодка? — спросил Антон.

— Это мне один леший по знакомству построил. Вот когда у него выходной, мы с ним и прохлаждаемся, по озеру раскатываем, — отшутился дед Харлампий. Распространяться на эту тему он явно не желал.

Дед Харлампий был завзятым рыболовом. В двадцатых годах он вместе с другими лавливал последышей-карпов в Ганыкиной гребле. После эпидемии краснухи, когда все до одного карпы передохли, остался только Сокол. В отличие от других Соколовские рыболовы никогда не врали и не создавали легенд о своих уловах: рыбешка водилась там мелкая, пустяковая — плотичка, пескари, щурята. Однако ее становилось все меньше, а года четыре назад рыба исчезла окончательно. Как ни мал был чугуновский заводишко, как ни плохо работал, — воду он отравлял исправно. Дед затосковал. Никакие ухищрения, ни привада и прикормка не помогали — рыбы не было. И тогда дед Харлампий начал раздумывать о Ганыкиной гребле. Озеро зарастало, рыба в нем перевелась, но вода оставалась чистой, без отравы. После эпидемии краснухи прошло почти тридцать лет. А ну как заразы там никакой уже нет и, если пустить рыбу, приживется? В лесничестве, где он тогда еще работал, от предложения его отмахнулись — денег нет, не по профилю и вообще ни к чему. Но дед был упрям, настырен. В конце концов спрос не бьет в нос. Попробовать можно. Только потихоньку, чтобы никто не знал, — в случае незадачи хоть смеху не будет. Лучше всего разводить карпа: и плодовит, и растет быстро, как свинья. Однако с карпом уже пробовали, провалились. Пробовали дуром, наобум, без научного подхода. Ну и сейчас никакого научного подхода в одиночку, без денег не сделаешь. Харлампий решил попробовать карася. Рыбка мелкая, неприхотливая. Коли приживется она, можно ставить вопрос ребром о расчистке озера, восстановлении плотины и настоящем разведении карпа. На этом карпе колхоз такую деньгу может зашибить — рты разинут…

С превеликим трудом, по секрету от всех, дед издалека привозил в завязанном мешковиной ведерке живых карасей, потихоньку пробирался к гребле и выпускал в озеро новоселов. Однако, стоя на берегу, не узнаешь, прижилась рыба или нет. Карась не бог весть как умен и хитер, но с докладом все равно не приплывет. Вот тогда-то дед и решил построить себе лодку. Но тоже потихоньку, чтобы не подняли на смех. В лесничестве выпросил досок, будто бы для домашних поделок и ремонтов, обработал их и перетаскал к озеру. Никакого опыта в судостроении у Харлампия не было, постройка заняла все лето, а когда закончилась, сооружение оказалось до того неказистым и топорным, что даже автор удивился его несуразности: корыто — не корыто, лохань — не лохань, но и не лодка во всяком случае. Дед Харлампий расстраивался недолго, так как умел во всем находить и смешное.