Страница 10 из 14
- А про гармошку-то я тебя предупреждал, - сказал Егор, - ты не послушал.
- Чего ты меня упрекаешь? Я - старый человек...
- Та-ак... а в гармошке чего было? Чего ты там хоронил?
Холюша молча переводил глаза с одного милиционера на другого.
- Так что было-то? Деньги были?
Стуча деревяшкой, Холюша кинулся в красный угол.
- Вот тута она лежала... Чтоб им заглонуться.- Он откинул в сторону ненужную теперь клеенку, в короб пустой поглядел и сел рядом.
- Так были там деньги?
Помешкав несколько, Холюша ответил:
- Были.
- Сколько?
- Откель я знаю...
- А кто же знать будет? Не мы же туда складывали.
Холюша засморкался.
- Я старый человек... Замрачается ум... Да такой страх принял, выпужался до смерти... Рази я упомню, ребяты... Да по голове дюбнули... Прям как паралик вдарил...
- Ну, хоть много было денег?
- Много... много...- закивал головой Холюша.
- Ладно, - сказал Егор.- Не горюй.- И шепнул товарищу: - Не будем пока... Я потом сам все узнаю.
Они снова по огороду лазили, по низам, за речкой, потом уехали на машине. А вернулся Егор один, когда Холюша через силу на базу ковылял.
Егор старика от дела отставил, сам скотиной занялся, а ему приказал в хату идти и лежать. Но Холюша остался стоять посреди двора, глядел за Егором, подсказывал. Потом они вместе в дом пошли.
- Могешь хозяиновать,- похвалил Холюша.- Забрал бы свою семью, да Фетинья с дочерью нехай едет. Все бы сгалталися да ко мне, на хутор. Дома у меня большие. Жили б да поживали. Тебе бы здесь работа нашлась, участковым. Наш-то Парыгин совсем старый. Неплохо б зажили.
Егор засмеялся.
- А я ведь всурьез,- обиделся Холюша.
- Всерьез? - удивился Егор. - Чего это ты голову себе забиваешь?
- Это почему так?
- А потому... Я - не вольный казак. Служба. Сюда меня не пошлют, и слава богу. Делать здесь нечего, разве что самогон пить. У меня семья, о ней надо думать. У вас на хуторе ни школы, ни больницы. Чего случись, фельдшера и того нет. Так что не забивай себе голову, по-умному рассуди.
- Оно и ты не дюже по-умному раскладаешь,- не согласился Холюша. - Мы век тута прожили. И неглупые люди с нашего гнезда вылетали. Марюши Карагичевой сын, большой военный, чуток не генерал. На машине ездит. А из наших, из репанцев... Достиг. А ежли болезня какая... Меня мать всему обучила, лучше докторов. И скотину могу, и людей. У кого хоть спроси. Малым детям вот от поносу гусынка хорошо помогает, от желудка еще крушина... Колютка белая тоже...
Холюша многое мог бы рассказать, но, поймав безразличный Егоров взгляд, понял, что попусту он льет. Не приедут. И Егор не приедет, и сестра Фетинья, как бы худо ей ни жилось. Они уже обвыклись с другой жизнью, и назад им ходу нет.
А позднее, ночью, когда Егор уехал, Холюша лежал и думал. Уже поздно было, а он - небывалое дело - заснуть не мог. Может, потому, что целый день почти ничего не делал, и праздное тело не просило отдыха.
Он лежал и думал, и как ни раскладывал, а лишь одно выходило: надо Егора слушать и уезжать. Старость подступала, и нечем от нее было заслониться. Приди сейчас лихой человек и бери голыми руками. Цыгана порешили, и некому теперь Холюшу оборонить. Может, сейчас, когда он лежит колодой, уже хозяйничают на базу чужие люди, под гребло все гребут. При мысли о ночных гостях Холюше сделалось страшно. Он прислушался и вроде услышал какие-то звуки на воле, то ли чьи-то шаги, то ли скрип отворяемых ворот. И Холюша сжался под одеялом, дыхание притаил. А минуту спустя, когда отпустил его этот внезапно подступивший ужас, Холюша ясно понял, что надо ему уезжать. Уезжать. И господа бога благодарить за то, что он Егора подослал. Великое ему спасибо, что смилостивился и хочет старость его упокоить. И господу спасибо, и Егору.
Низкая красноватая звезда глядела в мутное, не затворенное ставней оконце. Пригрубок не затухал. Временами, прогорая, там рушился уголь, и багровый отсвет пробивался из поддувала. Мыши ходором ходили, с писком и возней.
Холюша поднимался, задергивал шторку. Но вновь, уже над занавеской, и снова в упор, светила ему низкая звезда. И не было сна. И гнездилось в голове сто раз думанное.
И чтобы не лежать без толку, не маяться, Холюша решил делом заняться. Пошел он с фонарем в сарай, нагреб полный мешок кукурузных початков, а в доме, возле пригрубка, корыто поставил и начал лущить в него ядреное кукурузное зерно. На новое место кукурузу с початками не с руки возить, а чистое зернецо меньше места займет.
На шум и свет козленок глаза продрал. Проснулся, поднялся и начал возле хозяина тереться, мекекать да вымя искать.
- Чего встал, прокуда? - спросил его Холюша.- Спал бы да спал. Ложися.
Но козленок под руки стал лезть, мешаться.
- Какого тебе беса? Ну, на, - сунул он козленку палец. Козленок носом ткнулся, фыркнул. - Не нравится? Середь ночи тебе козу весть? Да? Гляди, счас... Скоро вот уйдешь на чужой баз, там тебя живо... Это не у меня, в тепле да сытости. А новые хозяева тебя враз на соломку посадят. Вот тогда запоешь матушку-репку. Как? - спросил он козленка, наклоняясь к нему. Тот внимательно глядел на хозяина. - Не веришь? А вот поглядишь. Скоро, брат, скоро ликвидироваю вас всех. А сам на спокойную жизню уйду. Да... Чего глядишь? Не хочешь к другому хозяину итить? Э-э-э, ты, гляжу, не глупова десятку. Смысленый...
Сыпалось и сыпалось из-под пальцев сухое зерно. Терся возле ноги и глядел на хозяина козленок. А Холюша говорил и говорил:
- Куды деваться? За пазухой вас держать не будешь. Вам же сенца надо, травочки по лету. Весна найдет, снег потает, ты и пошел пасться. Вот это жизня. А тама город. Негде вас пасть, негде. И на зиму сенца не добудешь. Одно слово - город. Я сам на ту весну на базар зерно возил, пять чувалов. Радовался, хорошие какие цены. До сорока копеек за кило. Во как... А ныне слезьми плакать приходится. Как с такими ценами птицу держать? Золотая получается яичка. А ути, прожористые черти, с хозяина и вовсе штаны сымут. Вот тут и гляди... Хошь не хошь, а придется вас в чужие руки отдавать. Не реви... Не тебя одного, всех... Всех попродам... Останусь яко наг, яко благ. Цельный день буду сидеть на лавочке, как мытая репа, да семечки грызть. Во как! засмеялся Холюша. - Во какая жизня пойдет! Не хотел? А чего, куплю, как Петро Васильич, эту... фуражку, натяну на калган. В руки тростку магазинную. И пошел, - Холюша вновь рассмеялся, представив себя в белой полувоенной фуражке и с красивым фабричным батожком.