Львы Аль-Рассана

Шум в это утро стоял необычайно сильный. Должно быть, существовала какая-то причина такой возбужденной суеты, но Джеана не могла понять, какая именно. И только увидев троих светловолосых, бородатых наемников, бесцеремонно прокладывающих себе путь сквозь базарную толпу, она вспомнила. Сегодня ваджи освящают новое крыло замка, и молодой принц Картады, старший сын Альмалика, носящий его имя, находится здесь и устраивает прием для самых знатных людей покоренной Фезаны. Даже в городе, печально известном своими мятежами, социальный статус имел значение; те, кто получил заветное приглашение на церемонию, уже многие недели чистили перышки.

Джеана почти никогда не обращала внимания на подобные вещи, как и на все другие нюансы дипломатии и войны. У ее народа существовала пословица: «Куда бы ни дул ветер, дождь прольется на киндатов». И пословица эта довольно точно отражала ее чувства.

После сокрушительного падения Халифата в Силвенесе, пятнадцать лет назад, эхо которого разнеслось по всему миру, Аль-Рассан постоянно менял союзников, порою несколько раз в год, так как мелкие правители возносились на свои престолы и падали с них с ошеломляющей регулярностью. Столь же неясным было положение и на севере, за ничейной землей, где джадиты – правители Вальедо, Руэнды и Халоньи – двое уцелевших сыновей и брат Санчо Толстого – плели интриги и воевали друг против друга. Джеана давно уже решила, что будет пустой тратой времени пытаться уследить за тем, кто из бывших рабов сел на трон или какой правитель отравил своего брата.

На базарной площади становилось все жарче, по мере того как солнце поднималось вверх на голубом небе. Не стоило удивляться: середина лета всегда была жаркой в Фезане. Джеана промокнула лоб платком из муслина и заставила себя сосредоточиться на делах. Медицине ее обучали, медицину она любила, медицина была ее убежищем от хаоса, связующим звеном между ней и отцом, отныне и до конца жизни.

Первым в очереди стоял кожевник, которого она не знала. Вместо флакона он держал в руках щербатый глиняный кувшин. Он положил рядом с ней на стойку грязную монету и виновато сморщил лицо, протягивая ей кувшин.

– Извините, – прошептал он едва слышным в шуме голосом. – Больше у нас ничего подходящего нет. Это моча моего сына. Ему восемь лет. Он нездоров.

Велас из-за ее спины незаметно взял монету; сэр Реццони учил, что для лекаря считается дурным тоном прикасаться к вознаграждению. Для этого существуют слуги, ядовито добавлял он. Он был не только ее первым учителем, но и первым любовником, когда она жила и училась вдали от дома, в Батиаре. Он переспал почти со всеми своими ученицами, а также, по слухам, с некоторыми из учеников. У него были жена и три юные дочери, которые его обожали. Сложный, блестящий, сердитый мужчина, сэр Реццони. Но к ней он был по-своему добр из уважения к Исхаку.

Джеана ободряюще улыбнулась кожевнику.

– Не имеет значения, в каком сосуде ты принес мочу. Не извиняйся.

Судя по цвету его кожи, он был джадитом с севера, который жил здесь потому, что в Аль-Рассане имелось больше работы для искусных ремесленников. Вполне возможно, он был новообращенным. Ашариты не требовали перехода в их веру, но бремя налогов на киндатов и джадитов служило большим стимулом, чтобы уверовать в видения Ашара Мудрого в пустыне.

Она перелила образец мочи из щербатого кувшина в роскошный флакон отца, дар благодарного владыки, чей наследник сегодня прибыл сюда, чтобы отпраздновать событие, которое еще больше утверждало власть Картады над гордой Фезаной. В то загруженное работой утро у Джеаны оставалось мало времени для размышлений об иронии событий, но эти мысли всплывали сами собой: так был устроен ее мозг.

Когда жидкость оказалась во флаконе, она увидела, что моча сына кожевника имеет явственный розовый оттенок. Она покачала флакон на свету: цвет был слишком близок к красному и внушал опасения. У ребенка жар, а что еще – судить трудно.

– Велас, – тихо сказала Джеана, – смешай полынную водку с четвертью мяты. И каплю сердечной настойки для вкуса. – Она услышала, как слуга отошел в глубину палатки, чтобы приготовить лекарство.

У кожевника она спросила:

– Твой сын горячий на ощупь?

Тот с тревогой закивал головой.

– И сухой. Он очень сухой, доктор. Ему трудно глотать пищу.

– У него горячка. Дай ему лекарство, которое мы приготовим. Половину, когда придешь домой, а половину – на закате. Тебе понятно? – отрывисто проговорила она. Мужчина кивнул. Этот вопрос был необходим: некоторые посетители, особенно джадиты из сельской местности на севере, не имели представления о долях. Для таких Велас готовил два отдельных пузырька.

– Дай ему горячего супа, но только сегодня, понемногу за один раз, и сок яблок, если сможешь. Заставь его выпить все это, даже если ему не хочется. Возможно, позже его стошнит: пусть это тебя не пугает, если только в рвоте не появится кровь. Если кровь появится, немедленно пошли за мной. Если нет, продолжай давать ему суп и сок до наступления ночи. Если твой сын сухой и горячий, они ему необходимы, понял? – Мужчина снова закивал, сосредоточенно хмуря лоб. – Перед тем как уйдешь, расскажи Веласу, как добраться до твоего дома. Завтра утром я приду посмотреть на больного.

Кожевник явно испытывал облегчение, но затем снова заколебался:

– Доктор, простите меня. У нас нет денег на оплату вашего посещения.

Джеана поморщилась. Возможно, он не новообращенный и придавлен грузом налогов, но не отказался от своего поклонения богу-солнцу, Джаду. Но кто она такая, чтобы рассуждать о свободе совести? Почти треть ее собственных заработков уходила на уплату налога киндатов, а она не причисляла себя к религиозным людям. Не многие лекари были религиозными. Другое дело – гордость. Киндаты были странниками, так они называли себя в честь двух лун, блуждающих по ночному небу среди звезд, и, с точки зрения Джеаны, они не для того забрались так далеко за столько тысячелетий, чтобы закончить свою долгую историю здесь, в Аль-Рассане. Если этот джадит испытывал те же чувства к своему богу, она могла его понять.