Выборный

- И не Бастилия, - вставил Приват, - и не памятник императору...

- Не знаю, может, и не Бастилия никакая, а вот решено, что снесут, - и все. Точка.- Седой набычился.

- Позвольте, позвольте...- Приват наконец осознал, что и в самом деле это не шутка.- Но как можно? Ужасно! Вы говорите о ликвидации кладбища как о... пустяке. Но кто посмел принять такое решение? С кем оно обсуждалось? Согласовывалось? А общественность - она как? Наконец, и у нас есть свое мнение, свои права и интересы!

- Тихо, губерния!- поднял руку Василий.- Я говорить буду.

Он засунул руки в карманы кожанки и, слегка покачиваясь с пятки на носок, начал:

- Решили это коллегиально. Без спора. Согласовали тоже своим путем. Молча. Обсуждать... С тобою или со мной - никто ничего не будет. Сами чувствуете, что мы для них давно мертвые. И советоваться не будут. До сих пор обходились - и сейчас обойдутся... Наверное. Так. Нечего базарить! Действовать надо!

- Простите еще раз, - подал голос Присяжный, уже несколько пришедший в себя, - но в данном случае, как мне кажется, "базарить" совершенно необходимо. Этот вопрос как раз должен быть всесторонне обсужден, и правильное решение может быть выработано только коллегиально. Такое событие - и следует постараться учесть все интересы, а не только узкой группы...

- Ему-то что,- глухо пробурчал Купец, вроде бы даже и не глядя в сторону Василия,- его-то самого небось гимназисточки на белых ручках во мраморны хоромы перенесут. Горлохват...

Василий Андреевич мог бы сказать, что ни в саму революцию, ни после, во все отпущенные ему годы, когда наган и шашка заменили мирные атрибуты непомерного труда большевика-организатора, лично для себя никаких благ он не искал и даже не принимал, но - только пренебрежительно хмыкнул и махнул рукой. Купец, как и большинство в кладбищенском обществе, знал достаточно о жизни и деятельности Василия Белова, но по извечной своей классовой слепоте принимал только то, что хотел принять. А кто не умел подниматься при жизни, не поднимется и после. Время таким - не лекарь.

Василий только хмыкнул, а Седой подошел к Купцу вплотную и прошипел так, что пламенем повеяло:

- Тебя, гидру, с нашего пролетарского кладбища поганой метлой вымести надо! Контра!

Кто-то ахнул, кто-то попробовал отодвинуться подальше: инерция страха сильнее смерти.

- А ну, тихо! - остановил всех Василий.

Он взобрался на постамент (мраморного ангелочка украли лет пять назад), заложил пальцы за ремень и, постепенно повышая голос, продолжил:

- Большинство здесь присутствующих не пугают сносы, переносы и все команды. Не мы первые, не мы, наверное, и последние. Так. Но могут быть перегибы! Знаю, что говорю. И вы знаете. А раз это дело ни для кого не побоку, то и нечего здесь!

Получилось косноязычно и, однако, весьма убедительно. Со старых секторов потянулись обыватели, все больше сердобольные бабуси и высохшие старички, народ тихий, но любопытный. Чуть поодаль, не приближаясь, но чутко прислушиваясь, расположилась группа строго одетых лютеран. Шестой сектор кладбища.

- Итак, - поднял руку Василий,- ситуация простая: начинается переселение душ. Спецкоманда шутить не будет. Есть мнения?

Мнений оказалось много.

Закричали все наперебой: и ветераны, давно растерявшие всех помнящих и цепляющиеся только за имя на кресте, и "середняки", оставшиеся - многие не по воле своя, - навсегда в Перевальске, и совсем новые души в костюмах пятидесятых годов. Нетопыри, смертельно напуганные небывалым, им лишь доступным шумом, отчаянно метались над кустами...

- Даю справку, - поднялся на плиту седовласый, с одышкой, юрист из сочувствовавших, - существуют правила перезахоронения. Дается объявление, чтобы все желающие успели, и отводится территория на действующем кладбище...

- Сам туда иди, на Солонцы твои, - загалдели три поколения старичков, - там тебе ни тени, ни воды, ни добрым словом перемолвиться не с кем!

- Нет, подождите,- кричал пожилой приказчик, застреленный во время налета в двадцатом,- а у кого помнящих не осталось, тогда как?

- Даю справку... - замахал руками юрист, но его не слушали. Началось то, что происходило почти еженощно: крик и стон о родных и друзьях, навсегда раскиданных по свету революциями и войнами этого непростого столетия, в котором одновременно так мало и так много мог сам человек...

Василий слушал, машинально перебирая тугие еще листья на любимой своей сирени. Наконец рубанул ночной воздух призрачной рукой:

- Покричали - и хватит! Решаем так: выбирать комитет. Выборы - по одному от каждого сектора. А кроме - еще пять душ. Голосовать будем персонально и открыто. Возражения есть? Возражений нет. Поехали. Первый сектор...

Глава 2

На планерке в тресте Виктор промолчал. Да и не ждали от него ни объяснений, ни оправданий. Приказ, в котором ему, главному инженеру СУ-5 Виктору Кочергину, и, естественно, его начальнику, Харькову, объявили выговор, уже был напечатан. Чего там! Даже Хорьков, вздорный старикан, рта не раскрыл, пока их стройуправлению мылили шею. Так было положено, и Виктор вполне резонно предполагал, что задержка сдачи и этот нестрогий и не первый выговор были предусмотрены заранее, год назад, когда в намертво забитый план капстроительства втиснули эту насосную. Таковы правила игры. Конечно, можно было вскочить, замахать руками, закричать: "А вы свои обещания почему не выполняете? Где панели? Где второй кран? Где, черт возьми, битум?" Можно выступить, а правильнее - промолчать. И в следующий раз быть умнее, на слово не верить. Сначала - дай, а потом требуй.

Виктор даже повеселел, представив, как в следующий раз он все-все обеспечит заранее. Надо жить по науке, ребята!

- Останьтесь,- сказал управляющий Кочергину и Хорькову, когда распаренные - май обещал быть жарким - строители потянулись из кабинета осуществлять и не допускать.

Виктор с видом оскорбленной невинности перебрался в низкое "гостевое" кресло и приготовился слушать.

- Мельникова и меня вызвали "на ковер",- сообщил со вздохом управляющий.

Виктор представил себе кабинет, лишенный, правда, ковра, но с панелями светлого дерева. Представил Мельникова. По слухам - человека умного, по личному впечатлению - людоеда. Представил, как Мельников медлит с ответами, опасаясь попасть впросак, и кажется в этой обстановке не здоровяком с полковничьими складками у рта, а безобидным пожилым дядькой.

- Выразили нам такое мнение, что подготовка к юбилею по нашей линии должна вестись более интенсивно...

Тут даже Хорьков не выдержал:

- Ничего себе! Из такого плана по строительству только по двум позициям затяжка! И то к отопительному сезону все будет кончено. Сейчас же май! Вы же понимаете, что для такого треста...

- Понимаю, - остановил его управляющий, - все понимаю. Да не я разговор затеял, и не собирались меня слушать. Короче, дали денег, разрешили снять с области еще пару бригад, ну и с материалами - хорошие гарантии...

"Интересно, что же там на нашу долю навесили? И чего это управляющий решил начать с нас? - подумал Виктор и тут же сообразил:- Кому же еще? Насосную через неделю, максимум через десять дней закончим. А ремцех опять подождет. Наш же, трестовский..."

Но управляющий, что случалось с ним чрезвычайно редко, все еще продолжал рассказывать о частностях и разностях, как будто оттягивал неизбежный момент, когда цели будут ясны, задачи поставлены, и Хорьков безропотно или еще как, но согласится со всем, что уготовлено пятому стройуправлению.

А управляющий продолжал:

- Я так думаю: будут, не будут бригады из области, а по горячему надо материалы хватать. Егорыч уже поехал. За сверхнормативные запасы голову не снимут, а мы, глядишь, годик спокойно спать будем...

По его тону даже Виктор, не такой уж давний гость в кабинетах начальства, догадался, что дело тут не только в заботе о материально-техническом снабжении (у стройтреста с этим дела традиционно обстояли неплохо), а в какой-то более глубокой выгоде. Догадался, но только спросил: