Выборный

Поругиваясь и почесываясь, бригада разошлась по машинам, и через минуту захлопали и затрещали пускачи.

- А вы чего ждете? - обратился Виктор к водителям двух коммунхозовских машин. - Больше работы здесь не будет. Валяйте на базу.

Подумав немного, Виктор отправил домой и электриков, которые к этому времени кое-как уже закрепили шланги низковольтных кабелей на ветвях век не стриженных кладбищенских деревьев.

Полчаса - и все стихло и опустело.

- Хорошо начал, - отозвался за спиной Василий Андреевич,- а что дальше будем делать? Завтра-послезавтра, а опять "по коням" скомандуют, и пойдет-поедет...

- Не скомандуют.

- Это почему же?

- Я же объяснил: титула нет, разрешений - нет, согласования - нет...

- Гражданин Кочергин, а сколько раз ты работал вот так, без ничего, с одними слепыми синьками в руках?

Виктор и сам знал, что раз городу это дело так необходимо, то пусть задним числом, но все будет, вся документация. И Стройбанк, придирчивый и капризный, вовремя откроет финансирование, и ни один надзор не остановят работ, если только не случится особого ЧП.

Знал, но упрямо заявил:

- Не имеют права без документации начинать.

- Ладно, - примирительно сказал Белов, - ты пока посиди, подумай, а у нас еще одно срочное дело есть.

Виктор увидел, как странным, каким-то угловатым жестом Белов проявил рядом с собой две другие призрачные фигуры. А еще мгновение спустя все они исчезли.

Виктор подобрал тлеющий окурок, взял из машины новую сигарету и аккуратно прикурил.

Потом сел и задумался.

Глава 13

Валентин Семенович Лаптев после совещания съездил на кладбище еще раз: сумел отдать необходимые распоряжения и пристегнуть к делу строителей, только что перегнавших технику на кладбище. Теперь насчет сроков можно было не так беспокоиться.

Рабочий день давно закончился, и можно уже было спокойно ехать домой, но Валентина Семеновича неудержимо потянуло "к себе", в исполком. "К себе..." Свой стол, кабинет, оба телефона, оба шкафа, наполненные бумагами и всякой мелочью- это было больше, чем привычное окружение Лаптева. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему хорошо.

Поднимаясь на второй этаж, Лаптев думал о стакане шипучей воды из холодного сифона и о том, что непременно может еще позвонить начальство и будет хорошо, если он окажется в кабинете.

С этими мыслями Лаптев вошел в кабинет, прошел к холодильнику, но, положив пальцы на никелированный рычаг, внезапно остановился.

Прямоугольник вечернего света на стене, прямо над холодильником, померк; резко потемнело и похолодало в кабинете. Не поворачиваясь, спиною, Лаптев совершенно явственно ощутил чужое присутствие.

Рывком, испуганно, Валентин Семенович обернулся и застыл, не в силах выдавить ни звука.

За его столом, отчетливо вырисовываясь на фоне черного зияющего зарешеченного прямоугольника окна, восседали трое. В первый момент Лаптева больше всего поразило не появление, не прозрачность и не одеяния гостей, а то, что они втроем сидят за его столом и в то же время совсем не теснятся; поразило его и то, что привычный кабинет будто бы преобразился и стал напоминать зал судебных заседаний, причем не какой-нибудь абстрактный, а совершенно конкретный зал их старого городского суда на улице Чехова.

- Садись,- коротко и хмуро приказал старший и, как Лаптев сразу понял, главный здесь, и указал на "гостевой" стул.

Валентин Семенович поспешно сел, и сразу же изменились размеры и пропорции помещения. Какой-то метр от стула до стола растянулся метров на пять, если не на десять, плоскость столешницы вывернулась так, что судьи оказались высоко-высоко, а стены, замыкая и ограничивая пространство, оказались едва ли не границею бесконечности.

Лаптев, болезненно ощущая свою малость и затерянность в этом непостижимо преображенном объеме, никак не мог разглядеть середину своего тела, свой привычный уютный животик, но все время натыкался взглядом на громадные, неестественно вывернутые стопы в знакомых бежевых сандалиях.

- Ну,- спросил Главный,- в молчанку будем играть или как?

- Я протестую,- высоко и поспешно залопотал Валентин Семенович,- это противоречит сложившимся нормам юриспруденции.

Несколько секунд царило молчание. А потом Главный хлопнул кожаным картузом о колено и жутко захохотал. Лаптев вжался в стул.

Отсмеявшись, Главный сказал:

- Насчет прав ты молчи. Чтоб ни-ни, понял? А юриспруденцию мы соблюдем. Приват, протокол!

Лаптев, обмирая, увидел, как болезненного вида молодой человек с бородкой и в кашне вокруг шеи извлек пустотелый мраморный стержень из настольной лампы, раскатал камень, как пластилин, и ловкими, незаметными движениями пальцев превратил его в стопку линованных, удручающе-канцелярских листов.

- Имя, фамилия, год рождения, социальное происхождение...вопросительно забубнил тот, кого называли "Приватом".

Лаптев торопливо, все никак не успокаиваясь, выговорил ответы.

- Из крестьян, значит? - вдруг враждебно спросил доселе молчавший прозрачный в серой шинели с красными петлицами.

- Из крестьян, из крестьян, - зачастил Лаптев.

- Какого же уезда?

- Я точно не знаю, это в Орловской области, там такое село...

- В анкете врать будешь. А здесь не моги, - веско отозвался Седой. Видели мы таких крестьян.

Лаптев, пугаясь невесть чего, принялся доказывать, что никакого обмана нет, мать - колхозница, еще до войны в колхозе работала, а отец и грамоте-то не выучился...

Седой его перебил:

- Морда у тебя вон какая сытая! Не бывало такого у крестьянских детей, можа только у кого из мироедов... Работали мы,- он положил на стол громадные кулаки,- вот этими руками землю пахали да могилы в ней рыли, чтобы таких же хлеборобов хоронить.

- Погоди, Седой,- сказал Главный,- мы еще разберемся, чей он сын, чей кум и сват и как в это кресло попал.

Странная мысль поразила Валентина Семеновича. Померещилось ему, что попал он на заседание какой-то, неведомой прежде дисциплинарной комиссии, подосланной по наущению врагов и завистников. И, несколько расхрабрясь, Лаптев пошел чесать как по писаному насчет своих заслуг на поприще сначала профтехобразования, затем кооперативной торговли, закупок злаков и наконец коммунального хозяйства, подробно перечисляя еще и общественные нагрузки (не забыв ни местком, ни жилбытсектор, а также все устные и письменные благодарности и поощрения).

Приват все это записывал, качал головой и время от времени кашлял. Писал он лаптевской ручкой из настольного прибора, только не пером, а длинным пластиковым колпачком, и время от времени по ручке пробегали зеленые искры.

Воодушевленный тем, что его не перебивают и что протокол ведется так старательно, Лаптев выложил что-то совсем уж несуразное, что-то о досрочной сдаче норм комплекса ГТО.

Тут уж Седой не выдержал. Огрев Лаптева заковыристым матом, закричал:

- Ты долго будешь нам головы морочить? Давай дело говори!

- В чем дело? В чем дело? - засуетился Лаптев.- Я излагаю обстоятельства, имеющие отношение к тем обстоятельствам...

- Гражданин Лаптев,- свинцовым голосом сказал Главный.- Перестаньте вилять. Объясните, как вы дошли до такой жизни, что самовольно приступили к разрушению... К уничтожению душ?

- Нет, нет,- вяло замахал ватными руками Лаптев,- вы меня неправильно поняли. Я ни в коем случае не осмелился бы такое решить сам. До меня довели вышестоящее решение, и я только принял меры к его исполнению. Вас неверно информировали, это не больше, чем недоразумение.

- Совсем маленькое недоразумение: бульдозеры по могилам, - не поднимая головы от протокола, отозвался Приват.

- Нет, простите, имеется решение о переносе старого кладбища, и здесь наша коммунальная служба является только одним из низовых исполнителей. Я допускаю, что могло создаться впечатление...

- Врешь! - внезапно привстав со своего места, прикрикнул Главный, - ты хоть соображаешь, кому врешь?