Выборный

- Вы несправедливы.

- Ой ли? - холодно поинтересовался комиссар и продолжил: - На самом деле вы - не спасали. Вы - обманывали, вы заменяли жестокие правды маленькими надеждами. А разве можно научить правдивости обманом? Разве можно воспитывать духовные силы, обращаясь к слабостям? Давать вместо честных ответов ваше закостеневшее утешение?

Чуть помедлив, Осинецкий ответил:

- А другого и не может, в сущности, быть. Человек никогда не смирится с тем, что ему положен предел. Что, вынеся непомерные страдания на земле, он не получит никакого справедливого воздаяния.

- Но ведь это действительно так... И сильные должны это понимать.

- Вот здесь вы ошибаетесь, уважаемый Василий Андреевич, глубоко ошибаетесь. Верить в бесконечность индивидуального бытия, в справедливость воздаяния - это и означает получать жизнь вечную, получать справедливое воздаяние. "И это не только для возвышенных умов и сильных духом, а для всех.

- А зачем? - спросил Василий. -Лично мне такое ни к чему. И не одному миллиону...

- Большие числа пока что не в вашу пользу,- мягко возразил собеседник,- особенно если учесть всех тех, кто заменил крест красным бантиком, ровно ничего больше не заменив в душе. Человеку нужен масштаб, соизмеримый с ним самим... И в наше время, и сейчас великое множество людей ищут, пытаются нащупать некое промежуточное звено между целями и идеалами общими и бытием своим личным...

- Естественно,- согласился Василий.

- Ив самом деле естественно. Оправдано диалектикой бытия. Посмотрите: есть частное - личность; есть общее - идеалы; следовательно, нужно нечто посредине, особенное.

- И это, конечно же, идея Бога и братской любви во Христе. Было. И не помогло. И не нужно.

- А что нужно?

- Трудно с вами спорить. Вот уже получилось, будто я признал необходимость чего-то третьего. А ведь нет, не считал я так, Владислав Феликсович, и не считаю. Ничего больше не требуется, только надо посерьезнее вдумываться в то, что наметили, и в то, что есть, и находить, что забыли, что напутали, а что попросту устарело. Ну а если кому-то нужно "особенное", да еще если он сумеет его для себя выстроить, не припутывая боженьку - или что там еще из потустороннего сейчас в моде, - так пожалуйста, с дорогою душою. Какие возражения!

- А зачем выдумывать, искать иное, если все уже найдено, веками выстрадано, выверено?

Белов в сердцах отбросил гильзу:

- Не понимаю я вас. Сознательно служить лжи...

Не нравилась ему концовка разговора. Не нравилась - и все тут. Едва ли не впервые Василий Андреевич сталкивался с душой намного более сложной, чем его собственная, - а ведь комиссар был не прост, очень не прост, и не один десяток врагов в свое время просчитались в нем... Сейчас никак не удавалось "примерить на себя" партнера, и это сбивало и злило.

- Реальное положение...- вздохнул Граф.- Реальное положение намного тоньше и диалектичнее, чем короткое слово "ложь". Мне хотелось бы верить, что мы еще вернемся к этому разговору.

- Хорошо,- пообещал Василий,- вернемся. И вы сами убедитесь к тому времени, на что способны человеческий разум и совесть.

Осторожно переступая, Осинецкий сошел еще на несколько ступенек вглубь.

Затем, прикрыв "козырьком " ладони глаза, посмотрел на лютеранский сектор, туда, куда Василию Андреевичу совсем не хотелось поворачиваться.

Едва заметная печальная улыбка тронула губы Графа, когда он сказал:

- Это пока ваша очередь убеждаться.

- Это мы еще посмотрим,- сказал Белов, по-прежнему не оборачиваясь.

Граф опустился дальше в темноту. И уже оттуда донеслись его слова:

- Блаженны милостивые...

А может, Белову только показалось, может быть, распространенная евангельская цитата только предчувствовалась. Но продолжать спор не было смысла и времени.

Через мгновение Василий оказался в шестом секторе. Непроизвольно отступая перед ножом бульдозера, надвигающегося на могильные холмики, Василий призывно пощелкал пальцами.

Клочковатая стремительная туча наползла на низкое солнце. Резанул ветер. Пыль взвихрилась невысокими гибкими смерчами и опала.

- Счас я ему, контре...- перекосив рот от гнева, прошептал Седой и шагнул к бульдозеру.

Но Василий Андреевич удержал:

- Не надо. Не в нем дело. С ним успеем. Побудь здесь - я сейчас...

И - исчез.

Глава 11

- Не кладбище поедем?- спросила Наташа, устраиваясь на заднем сиденье.

- На сегодня хватит,- невесело сказал Виктор и рванул "Москвичек" так, что взвизгнули шины.

- А к Василенко?

- Вообще-то надо... Я ему позже позвоню.

- Позже ты не позвонишь.

- Это почему же?

- Он с тетей Тамарой мириться будет. Даже к телефону не подойдут...

"Ну-ну, детки,- подумал Виктор,- не слишком ли много вы знаете?"

Действительно, по вечерам Толя Василенко, не столько пьяный, сколько под устойчивым хмельком и весь такой бесшабашный, ссорится с Тамарой; а к девяти, когда хмель спадет, принимается каяться и пробует мириться.

...Отец с дочерью уже успели переодеться и умыться, когда со знакомым вечерним нытьем вкатилась Татка, а за ней, сопя и цокая каблуками, появилась Валентина.

- Здравствуй, мама, - Наташа, протиснувшись в прихожую мимо сестры, потерлась кудряшками о плечо Валентины.

- Ага, здравствуй,- ответила Кочергина и принялась стаскивать туфли. Потом поймала взгляд Виктора и спросила:

- У тебя деньги есть?

- Трояк, - ответил Виктор.

- Как, всего?

Виктор, подавляя раздражение, напомнил, что аванс шестнадцатого, и прошел в комнату.

- Мне надо срочно полторы сотни, - в спину ему сказала Валентина, - я Петухову уговорила уступить.

- Платье? - спросил, не оборачиваясь, Кочергин.

- И лодочки. Кожа - изумительная. Чуть высоковат каблук, но смотрятся на мне... Все в отделе попадали.

Зная, что переубеждать жену бесполезно, Виктор предложил:

- Давай пару ваз продадим. Ты же говорила - есть хороший покупатель...

- Ну знаешь, - Валентина подбоченилась и нелогично заявила: - Мы не нищие, чтобы хрусталь продавать. Петухова, кстати, может и не деньгами взять. Ей плитка нужна и унитаз "компакт" - может еще и приплатить...

Виктор молча прошел в комнату, посидел в кресле, глядя, как Татка снаряжает на прогулку своих кукол, и перебрался в спальню.

Плотно прикрыв за собою дверь, набрал номер.

- Добрый вечер, ма,- сказал он, чуть виновато, - это я.

- Здравствуй, сынок,- обрадовалась мать.- Как девочки? Что там у вас?

- Да все в порядке. Сейчас Татка своих красавиц выстраивает - целый детский сад.

- А Наташа учится?

- Ты же знаешь: еще больше недели...

- Что у тебя стряслось?

- Да так, разные разности... Денег вот нету, а - надо...

- И много надо?

- Полторы сотни.

- Но у меня сейчас столько нет. Потерпишь до завтра, а то наша сберкасса уже закрыта?

- Конечно.

- Так заедешь с утра?

- Заеду, - пообещал Виктор, чувствуя себя подлым скотом, - спасибо тебе, мам, я обязательно отдам.

- Ах, сынок, - Виктор догадался, что мать в это мгновение махнула рукой так, как это получалось только у нее, так спокойно и легко, - нужда будет, так в куске хлеба не откажешь, а умру - похоронишь.

- Ты лучше живи, - попросил Виктор и повесил трубку. Сквозь дверь доносились звонкие голоса дочек. Виктор аккуратно потушил окурок - он и не заметил, как, в нарушение всех обетов, зажег нашаренный в шкафу "бычок", и спрятал его там же, между коробок.

Направился к двери - и встал как вкопанный, упершись взглядом в неведомо откуда взявшегося Белова.

- Собирайся, - коротко приказал комиссар. - Ехать надо.

- Уже? - только и спросил Виктор. Белов наклонил голову и сухо сообщил:

- Беда у нас.

- Лаптев? - почему-то сразу догадался Виктор.

- И Лаптев тоже, - бросил Белов и ввернул непечатный крендель.