Страница 41 из 49
Только безумец способен увлекаться в новый век идеями рыцарства, и кто, познакомившись с Фальстафом, смог бы поверить в феодальную доблесть?..
Стремление свести счеты с разнохарактерными остатками прошлого побуждает Шекспира к двухплановому ведению фабулы. Мятеж Готспера - высокая линия, похождения Фальстафа - параллельная комическая фабула. И Готспер, и Фальстаф борются за одно и то же - возможность продолжать свое феодальное существование. Беспредельный эгоизм - основа и той, и другой фигуры. Готспер начинает гражданскую войну во имя удовлетворения самолюбия. Себялюбие Фальстафа позволяет ему забыть все законы и заветы, лишь бы вдоволь пожрать и выпить. И Готспер, и Фальстаф созданы одной и той же социальной структурой. Несмотря на то что Готспер молод, а Фальстаф стар, Готспера можно уподобить старшему брату - наследнику поместья, а Фальстафа младшему, оставшемуся без земли, прокутившему последние деньги и постепенно дошедшему до полной аморальности.
Оба брата должны быть уничтожены королевской властью, - ей одинаково мешают и феодальное буйство, и феодальное тунеядство. Призванный подавить внутренние мятежи и заняться большой завоевательной войной, король Генрих V обязан убить Готспера и прогнать из своего государства Фальстафа.
Поединок с лордом Перси - символ мощи королевской власти, способной уничтожить феодальные дружины, а изгнание Фальстафа - знак преодоления беспутной молодости во имя интересов государства.
Такие темы, идеи и положения легко могли быть перенесены в драматургическое строение хроники. Это и сделал Шекспир.
Однако судьбы обжоры из трактира "Кабанья голова" и тощего идальго из Ламанчи сложились не так, как задумывали их авторы.
Отвлеченное понятие темы не существовало для Шекспира, развитие идеи сливалось с самой жизнью героев, тема выявлялась в столкновении стремлений действующих лиц, вызревала в их судьбах. Все это было неотделимо от эмоционального воздействия сценических положений.
Шекспир не прибегал к ложным ходам, не заставлял зрителя полюбить, хотя бы ненадолго, подлеца, или не заметить благородства. Сквозь противоречия характеров сквозило отношение автора, а он был нетерпелив и не любил длительного выяснения качеств людей. Действующие лица часто заявляли о своей сущности сами, немедленно, в первом монологе. Столкновение героев и идей начиналось сразу же, в первых сценах, стремительной атакой.
Разбирая хроники, посвященные Генриху IV, поначалу видишь иное. Тема как будто начинает отделяться от жизни героев, ее движение не совпадает с эмоциональностью сцен. То, в чем как будто хочет убедить автор, отлично от свойств убеждения. В этой борьбе противоречивых намерений еще не отыскать ведущего звена.
Слух о беспутных похождениях наследника рода Ланкастеров, сына Генри Болингброка, герцога Херифорда (будущего короля Генриха IV), впервые появляется в "Ричарде II".
Болингброк
Где мой беспутный сын и что с ним сталось?
Три месяца его я не видал.
Я убежден, что если бог захочет
Нас наказать, - накажет чрез него.
Нельзя ль его найти мне, ради бога!
По Лондону ищите, по тавернам,
Там, говорят, проводит он все дни
В сообществе товарищей беспутных,
Из тех, что, в узких улицах ютясь,
Бьют караульных и прохожих грабят;
А он, пустой, изнеженный мальчишка,
Себе в заслугу ставит и в почет
Поддерживать дрянную эту шайку.
(Стихотворные цитаты из "Ричарда II" даются в переводе Н. Холодковского.)
Этот же мотив появляется и начале "Генриха IV". Король завидует подвигам Гарри Перси:
Меж тем как я, свидетель славы чуждой,
Взираю, как бесславье и распутство
Чело пятнают Гарри моего.
(Стихотворные цитаты из "Генриха IV" даются в переводе Зин. Венгеровой и А. Минского.)
Все это настраивает на определенный лад. Фальстаф - один из грабителей, поджидающих жертву в тьме закоулков. Овладев волей неопытного в жизненных делах мальчика, старик развратник губит его - наследника престола. Какие беды предстоят народу от такой дружбы!..
Приговор кажется произнесенным еще до первого выхода толстяка. Положение усиливается общей картиной жизни государства: междоусобица грозит стране, подымают головы смутьяны, король - уже немолодой человек - в опасности. И в это время, когда промедление подобно смерти, королевский сын, надежда нации, забыв о чести и долге, губит себя в притонах Истчипа.
Конец истории известен заранее: наступит день, и принц Уэльский найдет в себе силы разогнать шайку; только тогда, очистившись от грехов молодости, он будет достоин короны. Этого, очевидно, и должны с нетерпением ожидать зрители.
Пока происходит знакомство с теми, о ком шла речь. На сцене "пустой, изнеженный мальчишка" - принц Галь и главарь "дрянной шайки".
Однако то, о чем говорилось, ничуть не подтверждается действием. Предполагаемый грабеж - не более чем забава. Галь и Фальстаф увлечены не кутежами, а забавными шутками. Остроумие обоих лиц высокого качества. Единственный их порок - страсть к каламбурам; на память приходят турниры поэтов. Чем же Фальстаф напоминает грабителя и в чем состоит порочная, гибельная жизнь юноши королевских кровей?..
Отложив сцену в сторону и порядком позабыв происходящее в ней, можно хладнокровно рассуждая, осудить времяпрепровождение наследника как безделье, а Фальстафа обвинить в тунеядстве. Вероятно, это будет логично... Но приговор будет вынесен не в результате эмоционального воздействия самой сцены; мотив "бесславья и распутства, пятнающих чело принца" выражен так, что у зрителей не может появиться чувство негодования пли презрения.
Это - только начало. Повеселившись вдоволь, Фальстаф покидает комнату. Пойнс с Галем сочиняют новую забаву. Уходит и Пойнс. На сцене остается будущий король.
В шекспировской драматургии первый монолог героя часто обладает особым значением. Герой как бы мыслит вслух. Такие речи являются чем-то близким внутренним монологам современного нам романа. Высказанные вслух мысли бывают существенны и для склада характера действующего лица, и для завязки событий: герой открывает свои намерения, строит планы.
Такими свойствами наделен и первый монолог Галя. Мысли и планы принца Уэльского - о них речь пойдет дальше - не кажутся привлекательными. Опять возникает противоречие между первоначальным намерением автора создать образ идеального короля и содержанием первого монолога.
Такие трудности некоторые зарубежные исследователи часто объясняют позабытыми в наш век обычаями старинного театра, психологией его зрителей. По словам Довер Вилсона, для елизаветинцев речь Галя была лишь справкой о тенденции пьесы; монолог-экспозиция, кажется исследователю, отношения к характеру героя не имел; психологические сложности выдумали в девятнадцатом веке люди, привыкшие к реализму. Однако профессор Бредбрук начинает свою книгу об условностях елизаветинской трагедии с предупреждения: Шекспир для своей эпохи не правило, а исключение из правил.
Разумеется, исследования эстетических норм театральных эпох ценны, однако современный нам зритель, не знающий этих норм, отлично воспринимает пьесы Шекспира и обходится без справочников.
Может быть, не нуждается в оправдании театральной условностью и монолог Галя? Обратимся к этому важному месту хроники.
Монолог начинается с обычного для Шекспира "снимания маски". Герой, оставшись один, решительно меняет свое поведение, выясняется, что до этого он притворялся.
Вместо прозы Галь высказывает теперь свои мысли поэтическими образами. Изменение характера речи важно: меняется интонация - комедию сменяет история. Принц Уэльский смотрит вслед ушедшим приятелям.
Я всех вас знаю, но хочу на время
Потворствовать затеям вашим праздным
И этим стану солнцу подражать.
Оно злотворным тучам позволяет
От мира закрывать свою красу,
Чтоб после, становясь самим собою,
Прорвавши дым уродливых туманов,