Страница 9 из 11
– А-а-а...
– Спой, Стас. А то что-то сегодня ты только пьешь. У тебя петь лучше, чем пить получается.
– Ну, ладно...
Стас поет песню «Видели ночь». Когда он выпивши, у него получается лучше. Не то, чтобы совсем хорошо, но лучше, чем когда трезвый.
Подходим с Ленкой к ее подъезду.
– Давай зайдем ко мне, – говорит она. – Чаю выпьем.
Подъезд такой же, как мой: воняет мочой, на лестнице валяются окурки, а стены лифта коряво расписаны названиями хэви-метал групп.
Ленка открывает дверь своим ключом и шепчет мне:
– Старайся потише: бабушка уже спит.
Квартира воняет нафталином и старыми тряпками, как почти все квартиры, в которых я когда-нибудь был. Ленка включает свет в тесной прихожей, забитой старой обувью и шмотьем. Мы разуваемся.
– Пошли сразу в комнату. Я сделаю чай и принесу.
Я подхожу к окну. Девятый этаж. Панорама всего района. Уже поздно, и светится мало окон. Слышно, как гудят машины на кольцевой.
Ленка приносит чай и начатую пачку печенья.
– Ты, наверно, не смогла бы здесь жить, – говорю я. – У вас в Москве все по-другому.
– Не смогла бы.
– А приезжать тебе нравится?
– Раньше нравилось, а сейчас – не знаю.
– Поэтому ты так рано едешь назад? Еще ведь две недели до школы.
– Да.
– Что – да?
Ленка улыбается. Мы целуемся, стоя перед окном.
– Твои будут тебя ругать, если ты не придешь?
– Не знаю.
Мы стоим у открытого окна и курим. Скоро утро. Не слышно никаких звуков, только монотонный гул машин на кольцевой.
– Тебе было хорошо? – спрашивает Ленка.
– Да.
Я вижу, что ответ ее разочаровал. Надо было сказать «классно» или «офигительно» или что-нибудь в таком духе.
На кухне звенят кастрюли. Значит, бабушка уже встала. Я испуганно смотрю на Ленку.
– Не бойся. Я взрослый человек. Мне – семнадцать через три месяца.
– И она это понимает?
– Понимает, но не хочет смириться. Мы из-за этого ссоримся.
– Во сколько твой поезд?
– В двенадцать ноль две. Как раз хватит времени, чтобы собраться и доехать до вокзала.
– Проводить тебя?
– Нет. Я терпеть не могу, когда провожают. Ругаюсь всегда насчет этого с бабушкой. И она уступает.
– Ты позвонишь из Москвы?
– Да.
Я выхожу из комнаты. На кухне что-то жарится, наполняя прихожую запахами. Я тихонько обуваюсь и отрываю входную дверь.
Стою на балконе, пью пиво из папиного загашника, курю и смотрю на серые облака. Мне погано. Я понимаю, что Ленка не вернется сюда, не приедет, потому что ей с нами неинтересно, потому что ее жизнь – там, в Москве, а здесь – бабушка, которая скоро умрет, и друзья детства, которые просрут свою жизнь в спальном районе говенного города.
Я возвращаюсь в комнату, набираю номер Стаса.
Сидим на трубах. Внизу валяются бутылки из-под портвейна. Стас берет гитару и начинает петь «Группу крови».
Гоша наклоняется к моему уху и шепчет:
– Я был влюблен в Ленку. Позапрошлым летом. Но я ничего не сказал ей. Боялся. А ты – молодец. Я даже это... рад. Ну, ты понимаешь.
– Спасибо.
Я улыбаюсь, мы жмем друг другу руки. Стас обрывает песню на середине.
– Что такое?
– Ничего.
У меня – бодун. Ничего не хочется, никто мне не нужен. Пошли вы все в жопу. Я – никто. Пустое место. Пацан, который всю жизнь проживет в этом городе, в этом сраном районе. У меня слишком много лени, слишком много пассивности, чтобы что-то менять. Я ненавижу себя. Я не знаю, чего я на самом деле хочу. Я даже не уверен, люблю ли я Ленку. Не уверен, хочу ли куда-нибудь отсюда уехать. Может, я могу жить только здесь и больше нигде.
Я иду на кухню, открываю кран, наливаю в стакан воды. По радио говорят, что погиб Цой. Разбился на мотоцикле.
За окном пасмурно. Дождя нет, но все небо в серых мрачных облаках.