Страница 17 из 38
Освободившись от этого непосильного груза, больной долгими часами бродил чистыми, переполненными светом, просторными комнатами своего внутреннего жилища, любуясь открывшимся простором. Теперь он понимал, что пожар, охвативший его сознание несколько лет назад, был ненапрасен и неслучаен, но напротив, неминуемо должен был произойти, поскольку, возможно, это и есть итог бесконечных мучительных поисков, трагическая прелюдия, необходимая для того, чтобы засверкала великолепием основная тема, суля еще более торжественный финал. Больной все реже поднимался с постели, наслаждаясь новыми полноцветными ощущениями, и его жизненные потребности становились все более скромными. Врачей это беспокоило, ибо шло вразрез с их надеждами на выздоровление больного, и они прилагали свои усилия прямо пропорционально тому, как он погружался в бездеятельное созерцание.
Наконец, в одну из ночей его разбудил сон: детство, пионерский лагерь в сосновом бору и маленький мальчик со смешным зеленым рюкзаком, в шортах и кедах, уходящий вдаль вместе со своим отрядом по узкой тропе, усыпанной сухой хвоей. Хвоя мягко, словно в заботливые ладони, принимала стопу; лишь изредка похрустывала мертвая ветка, выстреливая в тишину сухим пистолетным хлопком. Громадные, с мальчика толщиной, рыжие древесные стволы уходили почти в небо, где распускались густо-зеленой шелестящей кроной, сквозь которую косыми столбами падал такой же густой, рыжий, вязкий и горячий на ощупь солнечный свет, отчего бор наполнялся деревьями-призраками, с каждым шагом, с каждым поворотом тропы становясь все более нереальным. Кругом, вопреки суровому церковному покою, от самых корней до высоких невидимых облаков, кипела, не показываясь мальчику, тайная жизнь загадочных мелких существ, о которых только и можно было сказать, что они, несомненно, есть. Уверенно и бодро, сосредоточившись на своей цели, мальчики и девочки в красных галстуках шагали в ногу, как настоящий отряд разведчиков-первопроходцев, чужаков в чужом краю, но лес беспрепятственно принимал их в свои недра, любопытных гостей, явившихся без спроса, он ласково дышал им в затылок, окутывая стриженые, набитые обычной ерундой головы этих кукленышей ароматным сонным дыханием, лес принимал их, детей своих извечных врагов, с величавым и смиренным достоинством, приветствуя трелью дятла и благословляя солнечным светом.
Так шел этот отряд, мало что замечая по дороге, чтобы увидеть всего-то навсего заброшенную партизанскую землянку, юные легкие ритмично расширялись, понапрасну впитывая тысячу запахов и звуков, тщательно смешанных великим мастером, как ни одни в мире духи, вот дети увидели все, что хотели, и теперь, перекусив бутербродами, возвращаются в широкий и шумный мир, единственный, который они готовы признать настоящим, туда, где им суждено прожить еще много десятков бессмысленных лет, измотать себя пошлыми драмами, осознать, в конце концов, тупую и неопровержимую правоту азбучных истин, а затем умереть, так и не догадавшись, куда вела их в тот день лесная тропа, почему, зачем выпало им появиться на свет, затем состариться и лечь в могилу. Некоторые из них, например, тот белобрысый голубоглазый парнишка, что топает сейчас в самом хвосте, отставая и прихрамывая на правую, растертую ногу, откроют и внимательно прочтут мудрые книги, объясняющие сущность тяжкой и почти неизлечимой болезни, постигающей человека едва ли не с самого рождения, и в книгах будет сказано, что исцеление всегда рядом, фактически даже, никакой болезни нет, она выдумана докторами, и тому, кто разрубит этот гордиев узел, уготована величайшая из радостей, доступных в бесчисленных мирах. Однако мудрые книги будут закрыты и поставлены на полку, поскольку их обещания, словно пестрые осенние листья, унесет злой и холодный ветер, дующий вдоль обычных городских улиц, и осиротевший прохожий будет прятаться в поднятый высоко ворот дешевого серого пальто и придерживать рукою шляпу, которую ветер всегда грозит сорвать вместе с головой... И никто, скорее всего, никто из бывших мальчиков и девочек так и не вспомнит, что чудо открылось им когда-то в сосновом бору, и разгадка была на ладони, но нора неизвестного партизана казалась неизмеримо важнее и интереснее, лес о чем-то шептал им, но слишком тихо...
Больной вздрогнул, открыв глаза, и увидел в окне, как всегда, то же самое: острые верхушки сосен на далеком холме за рекой. Он встал, собранный и свежий, как будто давно готовился пробудиться именно этим утром, именно в этой палате, замер на мгновение, прислушавшись, но лечебница еще спала; аккуратно заправил постель, которая так и не стала его смертным ложем, мысленно попрощался со знакомыми до последней трещины четырьмя белыми стенами, немногочисленными своими вещами, в которых больше не было никакой нужды, приоткрыл дверь и выскользнул наружу, незамеченный. У крыльца лечебницы стояло прохладное, юное и свежее утро нового дня, струясь туманной пастелью, будто едва-едва, за несколько мгновений до рассвета, был сотворен весь мир, и вот он, еще не застывший, не принявший окончательной формы, со следами руки Творца, дожидается первого гостя и жителя, ради которого и возник из пустоты, готовый вложить в его пальцы хрустящее и спелое, покрытое росой драгоценное яблоко. Больной сделал бесконечно глубокий вдох, словно в его груди открылась новая полость, только и ожидавшая своего часа, утер неожиданно брызнувшие слезы рукавом застиранного халата и бросился к реке. Он спешил, чувствуя, что отведенного ему времени очень мало, вот-вот все вокруг, словно лужа осенним заморозком, схватится объективной реальностью, превратившись в плоский белый экран заштатного кинотеатра, на который безумный киномеханик проецирует нехитрые сюжеты своего ежедневного бреда.
Он подбежал, наконец, к реке, сбросил с себя больничные тряпки и встал на берегу обнаженным, как Адам. Здесь, у последней черты, заканчивались его поиски, заканчивалась вся прежняя жизнь, посвященная, как бы то ни было, великой цели, ради одной которой и стоило жить, теперь достаточно было просто переплыть на другой берег, пересечь выгон, улыбаясь добрым коровам, которые уже давно ждали его здесь, призывно крича вечерами, затем войти под высокие своды соснового бора, там, на холме, и все свершится само собой. Эта картина проступила в воображении больного так ясно и несомненно, что он, не мешкая больше ни секунды, прыгнул в реку и поплыл. Его длинное худое тело скользило в волнах, не встречая сопротивления, как будто река только того и ждала, чтобы поскорее перенести одинокого и почти отчаявшегося странника к его мечте. Она смывала с него слой за слоем маски и позы, которые накрепко прирасли к коже, она растворяла защитную раскраску, в которой уже не было нужды, она исцеляла навсегда, освобождая тело и дух перед окончательным свершением.
Совсем скоро больной ступил на другой берег - другим человеком, без имени и судьбы, белоснежным и чистым, как бодхисаттва. Оступаясь и падая, раня себе колени, но не замечая боли, он торопливо вскарабкался на косогор, ощутил под ногами росную густую траву и увидел коров, которые дружно, все как одна, повернули к нему морды и громко замычали. Вот и я, сказал им мысленно больной, я пришел, наконец, мне осталось совсем немного...
- Пацаны, гля: псих из дурки сбежал! - зазвучал вдруг над лугом высокий и звонкий мальчишеский голос.
- Голый! - удивленно донеслось в ответ с другой стороны.
- Эй, псих, ты чего здесь делаешь? - маленький кудрявый мальчик, босой, с длинным истертым бичом в руке опасливо вышел из середины стада. - Ты буйный?
- Нет, - тихо ответил ему больной, отступая назад, - я не буйный... Я уже выздоровел.
- А-ха-ха! - за спиной больного кто-то залился звонким смехом. Выздоровел! А почему ты голый, если выздоровел?
- Я плыл... мне нужно пройти... пустите меня, пожалуйста, дети...
- Так мы тебя и пустили, - очень серьезно ответил больному кудрявый мальчик, глядя исподлобья, и ловко щелкнул бичом. - Натворишь делов.
- Нет, - прошептал больной, покрываясь едким ледяным потом, пожалуйста, не надо... Вы же добрые... вы можете понять... я не сделаю ничего плохого...