Любитель животных

Дональдсон Стивен Р

Любитель животных

Стивен Дональдсон

Любитель животных

Я стоял перед клеткой Элизабет, когда за правым ухом загудело: меня вызывал инспектор Морганстарк. Я немного удивился, но не показал этого. Меня натренировали не проявлять эмоции. Коснувшись языком переключателя возле коренного зуба, я сказал:

-- Вас понял. Буду через полчаса.

Gришлось произнести это вслух, чтобы приемники и магнитофоны в Бюро записали мои слова. Имплантированный передатчик был не настолько чувствителен, чтобы улавливать мой шепот (иначе мониторы непрерывно записывали бы, как я дышу и глотаю). Но вокруг никого не было, и я не опасался, что меня подслушают.

Подтвердив вызов инспектора, я еще несколько минут постоял перед клеткой Элизабет. Дело было не в том, что у меня имелись какие-либо возражения против вызова, да еще в выходной день. И уж точно не в том, что я здорово проводил время там, где находился. Не люблю я зоопарки. Не такое уж это плохое место -- для людей, во всяком случае. Тут чистые дорожки, питьевые фонтанчики и множество табличек с описаниями животных. Но для самих животных...

Возьмем, к примеру, Элизабет. Когда я привез ее сюда два месяца назад, она была прекраснейшей самкой кугуара, какую мне доводилось видеть -- внимательные глаза настоящего охотника, изящная мордочка и великолепные усы. Теперь ее потускневшие глаза ничего не замечали, упругая походка сменилась вялой, и она даже иногда царапала когтями по земле, едва приподнимая при ходьбе ноги. А усы служители зоопарка укоротили -наверное, по той причине, что многие большие кошки в зоопарках пытаются просунуть морду между прутьев, а приходящие сюда сволочи любят дергать их за усы -- лишь бы показать, какие они храбрецы. Очутившись в клетке, Элизабет стала лишь очередным жалким животным, дожидающимся смерти.

Тут возникает вопрос: зачем я тогда вообще привез ее сюда? А что мне еще оставалось? Бросить ее голодать котенком? Отдать на развод после того, как нашел, чтобы она выросла и прошла через то же, что погубило ее мать? Растить у себя в квартире, пока у нее, уже взрослой, не появится желание разорвать мне горло? Или выпустить где-нибудь, не умеющую добывать пищу, чтобы живущие в округе люди выследили ее и забросали гранатами?

Нет, кроме зоопарка другого места для нее не было. И мне это не очень-то нравилось.

Ребенком я частенько заявлял, что когда-нибудь разбогатею и построю настоящий зоопарк. Такой, какими они были лет тридцать или сорок назад, и где животные жили в так называемой "естественной обстановке". Но теперь я уже знаю, что богатым мне не стать. А те старые добрые зоопарки, когда потребность в "спорте" стала достаточно высока, превратились охотничьи резерваты. Нынче в зоопарки попадают лишь те животные, которые слишком сломлены, чтобы быть охотниками -- или безобидные сами по себе. За редкими исключениями вроде Элизабет.

Полагаю, я не ушел сразу по той же причине, из-за которой пришел к Элизабет -- и к Эмили с Джоном. Я надеялся, что они вспомнят и узнают меня. Напрасно. Она -- кугуар, и недостаточно сентиментальна для благодарности. В любом случае, зоопарки не пробуждают в хищниках сентиментальность. Даже койот Эмили забыла меня окончательно. (А лысый орел Джон слишком туп для сантиментов. Вид у него был такой, словно он вообще позабыл все, что знал.) Нет, из всех нас сентиментальным оказался лишь я. И поэтому я немного опоздал в Бюро.

Но прибыв туда, я уже думал совсем о другом -- о работе. Поездка в зоопарк всегда заставляет меня кое-что замечать в помещениях, где сидят спецагенты и инспекторы нашего отдела. На дворе 2011 год -- человек прошелся по Марсу, микроволновые станции передают с орбиты солнечную энергию, марихуана и автомобильные гонки стали настолько важны, что субсидируются правительством -- а помещения, где корпят над документами люди вроде меня, до сих пор смотрятся как комнатушки полицейских участков, которые я видел в детстве в старых фильмах.

Окон нет. Пыль и окурки по углам окаменели от старости. Столы (заваленные бумагами, которые, похоже, падают с потолка) стоят настолько тесно, что мы ощущаем запах друг друга, а потеем мы потому, что устали писать отчеты, или нас тошнит от того факта, что нам, похоже, никогда не сбить волну преступности, или потому что мы боимся. Или потому что мы другие. Словно мы сидим в одной большой клетке. Даже прицепленная к лацкану пиджака карточка с надписью "Спецагент Сэм Браун" больше похожа на табличку из зоопарка, чем на пропуск.

С годами я стал проводить здесь меньше времени, но до сих пор радуюсь всякий раз, когда инспектор Морганстарк отправляет меня на задание. За последние сорок лет атмосфера в Бюро изменилась лишь в одном -- все стали угрюмее. Спецагенты не занимаются пустяками вроде проституции, азартных игр и пропавших людей, потому что по горло заняты похищениями, терроризмом, убийствами и гангстерскими войнами. И работают они в одиночку, потому что их слишком мало, чтобы поспеть всюду.

Реальные же изменения скрыты от глаз. Соседнее помещение еще больше этого, и до потолка набито компьютерами, программистами и операторами. А в другой соседней комнате находятся передатчики и магнитофоны, отслеживающие работу находящихся на заданиях агентов. Потому что спецагенты тоже изменились.

Но философия (или физиология, в зависимости от точки зрения) похожа на чувства, а я уже опаздывал. Я еще не дошел до своего стола, а инспектор заметил меня через всю комнату и гаркнул: "Браун!" Похоже, настроение у него было не такое, чтобы заставлять его ждать, поэтому я проигнорировал появившиеся на моем столе новые бумаги и вошел в его кабинет.

Я закрыл за собой и дверь и стоял, пока инспектор решал, устроить мне выволочку, или нет. Против выволочки я тоже особо не возражал. Мне нравится инспектор Морганстарк, даже когда он на меня сердится. Это тертый жизнью мужик, уже начавший лысеть со лба, а за проведенные в Бюро годы его глаза выцвели и приобрели выражение вечной усталости. Вид у него всегда раздраженный -- вероятно, так оно и есть. Он единственный инспектор в отделе, у которого хватает человечности -- или, во всяком случае, упрямости -- чтобы игнорировать компьютеры. Иногда он полагается на интуицию, и иногда интуиция навлекает на него неприятности. Я люблю его за эту черту, и чтобы работать с ним, стоит время от времени вытерпеть от него выволочку.

Он сидел за столом, уперевшись в него локтями и держа двумя руками папку, словно та пыталась от него сбежать. По стандартам Бюро папка считалась весьма тонкой -- трудно заткнуть болтливый компьютер, раз уж он добрался до принтера. На меня инспектор не смотрел, и обычно это плохой признак, но я понял, что он не сердится -- выражение у него на лице было из серии "что-то здесь не то, и мне это не нравится". Мне внезапно захотелось получить это дело, и я рискнул и уселся по другую сторону стола, демонстрируя уверенность в себе -- которой, если честно, имелось негусто. Отработав два года спецагентом, я все еще был зеленым новичком под крылышком инспектора Морганстарка. До сих пор он поручал мне лишь всяческую рутину.

Через минуту он положил папку и взглянул на меня. Глаза у него тоже не были гневными. Встревоженными. Сцепив руки на затылке, он откинулся на спинку кресла и спросил:

-- Ты был в зоопарке?

Вот еще одна причина, почему он мне нравится -- моих любимцев он воспринимает всерьез, и поэтому я не ощущаю себя очередным блоком оборудования.

-- Да,-- ответил я, но без улыбки, изображая компетентность.

-- Сколько теперь там твоих?

-- Трое. Пару месяцев назад отвез туда Элизабет.

-- И как она там?

-- Так себе,-- пожал я плечами.-- Попав в клетку, животные быстро утрачивают дух свободы.

Еще минуту он не сводил с меня глаз, потом сказал:

-- Вот почему я хочу поручить это задание тебе. Ты понимаешь животных. Ты разбираешься в охоте. И ты не придешь к ошибочному заключению.