Сады Шахерезады

Иртенина Наталья

Сады Шахерезады

Иртенина Наталья.

Из цикла "Вечность в запасе"

Заблудшим душам посвящается

Сады Шахерезады

В начале были только пятки, торчащие из-под одеяла. И пяток было две. И были они не вполне чистыми.

От них-то, пяток, все и содеялось. Одной из них, если уж быть точным.

Итак, две немытые пятки, как уже было сказано, глядели в потолок. Все, что выше пяток, скрывалось под одеялом, невзирая на сезонный зной. Впрочем, до зноя оставалась еще пара часов.

За ночь комната вдосталь насытилась свежим воздухом. Окно с широко раскинутыми в стороны руками-створками впускало внутрь гроздья лучистого света, волны утреннего предощущения грядущей жары и хороводы летающих насекомых. Особой неуемностью отличались мухи, все до единой сумасшедшие, похожие на маленьких реактивных карлсонов с тарахтящим пропеллером. Одна из бестий облюбовала себе для утреннего туалета оголенные пятки и принялась резво скрести лапками по морде и прочим своим членам. Покончив с умыванием, муха легко оторвала задницу от пятки, откочевала на соседнюю и пустилась вперед, исследовать рельеф. Сентиментальное путешествие по закругляющейся местности, покрытой пылью дорог, было прервано землетрясением. Пятка задергалась, не вытерпев ползучей щекотки, а на другом конце одеяла появилась всклокоченная голова. Светло-светлые, цвета оттененной сумерками белизны, волосы рогульками торчали в стороны. Тронутая загаром мордашка тут и сям была облеплена темными веснушками. В уголке верхней губы приклеилась шершавая коростка болячки. Вся в целом композиция оказалась мальчишкой лет шести-семи.

Белобрысое создание сонно оглянулось на пятки, на вихрящуюся над ними насекомую поганку, без любопытства полюбовалось на мушиные игрища под потолком. И недовольно подвело итог:

-Мухи!

Затем снова шлепнулось носом в подушку и вяло поскребло пальцами правой ноги пятку левой. Тихий шорох почесывания породил всплеск новых звуков, однородных и последовательных. Один за другим в комнате раздавались легчайшие шлепки, как от плевков или редких капель начинающегося дождя. Это падали мухи, устилая своими трупиками красиво отделанный деревом пол и весь остальной интерьер.

А маленькое чудовище, посопев еще немного в подушку, село на кровати. Зевнуло, потянулось, просунуло ноги в шорты, руки и голову - в майку. И побрело в ванную на ежеутреннюю пытку.

Кое-как поплескавшись, разрисовав зубной пастой зеркало и украсив кафельный пол лужицами, мальчуган отправился дальше по пути утреннего возвращения к жизни. В полусумрачном нешироком коридоре он замер, прислушиваясь. Голова сместилась набок, на мордашке нарисовалось задумчивое и изумленное любопытство. К этому дому ребенок успел уже привыкнуть за свое недолгое здесь пребывание. Знал каждый закоулок, перезнакомился со всеми его голосами, дневными и ночными, умел находить его располагающее к себе молчание и мог вовлечь в интересную беседу любую вещь, нашедшую здесь приют. Но дом никогда не говорил так, как он делал это сейчас.

Протяжные охи, ненормально громкие вздохи и что-то еще. Так стонут, когда что-нибудь сильно болит. Живот, например. Мальчуган на цыпочках вышел на площадку служебной винтовой, совершенно нескрипучей деревянной лестницы и стал спускаться. Не дойдя до конца несколько ступенек, сел на одну из них, ноги просунул между тонкими резными балясинами и туда же, в просвет, приткнул голову. Молча и с интересом он смотрел на экран системы визуального наблюдения у дальней стены, который показывал что-то загадочное. Чем так увлеченно занимались эти двое, малыш никак не мог взять в толк.

Перед монитором на диване сидел мужчина крупного телосложения, с коротким ежиком на голове, в черных брюках и черной футболке. Не отрывая глаз от происходящего на экране, он откупоривал уже третью банку безалкогольного пива. Но поднеся ее ко рту, едва не выплеснул содержимое на себя. Детский голос за его спиной звонко и живо укорил:

-Отверткин, ты разве не знаешь, что подглядывать нельзя?

Как лопнувшей тугой струной хлестнул по щеке. Пиво тотчас было отставлено, в руке появился пульт, экран заткнулся на особенно громком вздохе и изобразил немое пространство перед домом.

Тот, кого назвали Отверткиным скрутил голову назад, не вставая с места, и примирительно заоправдывался:

-С чего ты взял, что я подглядываю, малыш?

Малыш фыркнул:

-С того, что эта штука для подглядывания. А где они? - он ткнул пальцем в сторону экрана. - У нас в доме? Откуда они взялись?

-Здесь никого больше нет, малыш.

-Не называй меня малышом.

-Ладно, не буду. А эта штука для подглядывания, как ты сказал, подсоединена к видику. Это было такое кино. Ты любишь смотреть кино?

-Когда как, - уклончиво ответил ребенок.-Такое не люблю. Неинтересно. Зачем он ее облизывал? Она же невкусная.

Отверткину пришлось туго в поисках ответа. Напряженная работа мысли каменной маской впечаталась в его бесстрастное лицо.

-Ну... это такой... такая... понимаешь... У них отключили воду в доме. Помыться негде... а-а... реки пересохли, озера отравлены химическим оружием. Вот. Приходится придумывать разные штуки. Грязным-то не очень походишь среди приличных людей. Это такая антиутопия. Так это называют по-специальному. Это когда то, что будет потом, в будущем, представляешь себе слишком мрачно. Это называется антиутопия. Только ты не говори отцу, что я смотрел здесь антиутопию, он их не любит. Договорились, мастер Алекс?

Мальчик выслушал умное объяснения с равнодушным видом, рисуя пальцем на нижней ступеньке.

-А зачем она так дышала? - снова поставил он собеседника в тупик.

-А-а... это... как тебе сказать...Такая дыхательная гимнастика. Специально для женщин. Ей врач прописал. Чтобы нервы успокаивать. В этой, в антиутопии, с плохими нервами долго не протянешь. Быстро того... на запчасти пойдешь.

-Дурацкое кино, - подытожил ребенок, вставая со ступеньки.

Он сошел вниз и забрался с ногами в кресло у окна. Отверткин потянулся к своей банке пива. Отхлебнул, прокашлялся и, глядя на босые ноги мальчика, весомо заявил:

-Мастер Алекс, ваш отец велел мне хотя бы изредка напоминать вам, что существует такая удобная вещь, как обувь. Сыну такого большого человека, как ваш, не пристало ходить босяком. Должен вас предупредить, что из дома без нее я вас не выпущу. Без обуви, в смысле.

Мальчик, внезапно сморщившись, вскинул на взрослого жалобно-умудренные, округлившиеся вдруг глаза:

-Отверткин, ми-иленький, ну что ты можешь знать про то, чего хочет моя левая пятка? Ботинки я ношу только когда холодно. Или когда надо в гости. И не называй меня мастер Алекс.

-Как хочешь. А как тебя называть?

-Я - Алек. И больше никто.

-О`кей. Так чего хочет твоя левая пятка? - по-прежнему бесстрастно поинтересовался Отверткин.

Алек не отвечал, сосредоточенно выковыривая что-то из носа. Наверное, он не слышал вопроса, поэтому ответил минуту спустя совсем невпопад и тоже вопросом:

-А почему здесь больше никого нет? Где мой отец?

-Босс уехал по делам. Сказал, чтобы ты его не ждал сегодня. А мне велел не спускать со своего отпрыска глаз.

Алек детально изучил нордическое выражение лица собеседника и тихонько выдохнул:

-Отверткин, ну ты же ни капельки не умеешь врать. Я и то делаю это лучше, чем ты. Папа поехал к этой противной сюсюкалке с вампирскими губами. К вчерашней шлюхе. Да?

Отверткин, присосавшийся в этот момент к пиву, булькнул в ответ что-то неразборчивое, хрюкнул, отер рукой подбородок. Линда Асмолович была всем известной фотомоделью и тратила, во имя поддержания имиджа, немало свободного времени на личные контакты с непереводившимися поклонниками. Шлюхой, тем не менее, ее никто еще (в присутствии, разумеется, Отверткина, рангом не тянувшего на личный контакт со взыскательной примадонной) не называл.