Псих против мафии

Так думал журналист, сидя напротив говорящего без остановки Парамонова.

"Наверное, это плата за известность. С тех пор как я пробился на телевидение и моя физиономия замелькала на экране, всякие ненормальные типы липнут ко мне как мухи к меду. Им обязательно надо поплакаться мне в жилетку или рассказать какую-нибудь выдающуюся, по их мнению, историю. Ну а этот тип и того хуже: кажется, собрался поведать всю свою жизнь".

А Парамонов действительно увлекся, радуясь неожиданной удаче: именно сегодня, накануне решающего события он случайно увидел на улице этого известного всей стране человека.

Рано утром он распрощался со Стебловым. Теперь, лишившись крыши над головой, содрогнулся, с особой остротой ощутив близость трагической развязки. Он весь как-то сжался в предчувствии грядущих потрясений.

Весь день его воспаленный мозг раздирали противоречия: страстное желание найти хоть какой-нибудь выход из создавшейся ситуации сменялось стремлением приблизить и ускорить неизбежный конец, чтобы избавиться от мучительных сомнений и страха перед неизвестностью. Не в силах принять окончательное решение, Парамонов бродил по улицам, засунув руку в карман и нежно поглаживая потной ладонью холодный металл гранаты.

Он ненавидел всех этих кажущихся ему счастливыми прохожих, равнодушных к нему, жалкому неудачнику, словно именно они были повинны во всех его бедах и несчастьях. Парамонов вглядывался в их лица, в слепой детской надежде увидеть доброго волшебника, способного перенести его по воздуху в неведомую страну, где его не смогут найти ни милиция, ни уголовники. Внезапно взгляд выхватил из толпы лицо известного всей стране журналиста и писателя. Он часто выступал по телевизору с призывами к установлению в обществе мира и справедливости и беспощадно клеймил пороки. Решение созрело мгновенно, и Парамонов, подхватив журналиста под руку, сказал с неожиданной даже для него самого твердостью:

- Я вас знаю. И вы должны меня выслушать. Я - Парамонов, беглый убийца, меня разыскивает милиция. Если откажетесь, я взорву и вас, и себя. У меня в кармане граната. Поверьте, я не шучу, мне терять нечего!

И по отчаянному тону, и по безумному выражению глаз неизвестного журналист понял, что лучше ему не перечить и выслушать. Очутившись за столиком расположенного рядом кафе, куда его привел странный человек, журналист закурил, стараясь скрыть свое замешательство и не смотреть на этого явно ненормального типа, чтобы не вызвать его недовольства или раздражения.

А тип, заказав холодную закуску и коньяк, начал говорить:

- Послушайте, я расскажу вам вкратце всю мою жизнь. Пусть хоть один человек на земле поймет меня и не осудит после моей смерти.

Журналист приготовился слушать. Он по опыту знал, что кратко поведать о жизни нельзя. Особенно если рассказывать о своих бедах, обидах, несчастьях.

Но парень ошибся. И дело было вовсе не в умении Парамонова говорить. Наоборот, он то и дело сбивался, перескакивал с одного на другое, мысли его путались, и он все отчетливее понимал, что словами не выразить всю остроту внутренних ощущений, не передать, как мучают его душевные раны. Уже через десять минут Парамонов устал и, не чувствуя ничего, кроме разочарования, потерял охоту продолжать свою исповедь.

"И зачем только я несу всю эту чепуху? Кому, кроме меня самого, интересны мои страдания? Это моя боль, и никого в этом мире она не волнует. Вот и известный журналист явно изнывает от скуки, вынужденный под угрозой гибели выслушивать мои запоздалые откровения".

Парамонов умолк.

"Все глупо! Все трагично и нелепо в моей жизни! Но как же все-таки ему объяснить, почему я взялся за оружие? Да разве этот лощеный, вполне благополучный субъект сможет меня понять?"

И, прервав затянувшуюся паузу, Парамонов устало подвел итог недосказанной истории своей жизни:

- Впрочем, все, что я говорил, не столь уж важно. Главное, я ведь не хотел никого убивать. Но так уж получилось, одно цеплялось за другое, словно кто-то нажал на кнопку, электрический ток побежал по проводам и произошел взрыв. Поверьте, мне не жаль тех, кого я убил. Я сделал бы то же самое, повторись все сначала. Я не раскаиваюсь. Хочу только, чтобы вы знали: мне здесь, на земле, было неуютно, неспокойно, плохо. И я рад, что покину наконец этот мир, хлопнув напоследок дверью. Скоро, может быть, даже сегодня вы услышите обо мне.

Парамонов помолчал и продолжил:

- Я бы хотел, чтобы именно вы обо мне написали. Рассказали людям, что я не сумасшедший, и объяснили, почему я взялся за оружие. Это моя последняя просьба, поклянитесь, что выполните её.

Журналист не спешил с ответом, и на это у него были свои соображения. "Конечно, - размышлял он, - я мог бы с легкостью согласиться сделать то, что он просит, но такая поспешность покажется ему подозрительной. К тому же он мне действительно интересен. Вовсе необязательно расписывать его кровавые похождения. А вот объяснить скрытые мотивы его преступлений и вообще его поведения в рассказе или повести вполне возможно. А в предисловии укажу, что прототипом является некий Парамонов. Пожалуй, это единственное, что я могу для него сделать".

И журналист с чистым сердцем пообещал выполнить последнюю просьбу Парамонова. Тот почувствовал его искренность и сразу поверил. Он крепко, с благодарностью пожал журналисту руку и, не произнеся больше ни слова, вышел из кафе. Журналист проводил взглядом его приземистую фигуру, промелькнувшую за окнами кафе.

"Подожду минут десять, прежде чем выйти отсюда. Береженого Бог бережет. Занятный, однако, тип. Да разве один он такой? И не заглянул ли я сейчас в его душу, как в зеркало? У меня такое же самомнение, те же обиды на людей, недооценивших мои заслуги. Когда в прошлом месяце дали премию за лучший репортаж не мне, я две ночи не спал, посылая проклятья недругам.

Журналист остановил взгляд на нетронутой закуске и светло-коричневой жидкости в графинчике с золотыми полосками. Стараясь не пролить ни капли, налил себе коньяку и медленно, смакуя каждый глоток, выпил, почувствовав, как разлилось по телу приятное тепло. Подцепив вилкой кусочек рыбы, с удовольствием закусил.

"Хорошо! А то сидел бы сейчас дурачком на собрании среди тщеславных собратьев по перу и выслушивал их амбициозные пустые речи. Однако во избежание неприятностей надо подстраховаться и немедленно сообщить в компетентные органы об этом типе. Тем более что пресловутая Петровка, 38 всего в пятнадцати минутах ходьбы отсюда. Тогда, по крайней мере, никто не сможет обвинить меня в сокрытии от компетентных органов важных для розыска опасного преступника обстоятельств".

Принятое решение окончательно успокоило журналиста, и он налил себе ещё коньяку: "Не пропадать же добру!"

Выйдя из кафе минут через десять, журналист бодро зашагал по направлению к массивному желтого цвета зданию, где помещался знаменитый МУР. Проходя мимо киоска с церковной утварью и литературой он, сам не зная почему, замедлил шаг и остановился, рассматривая изображенные на иконах и календарях скорбные лики святых.

"Словно скорбят обо всех людях на земле, в том числе и обо мне. Наверное, и вправду человек рожден для страданий, а не для счастья".

Журналист протянул руку и взял небольшую в твердом переплете книжицу, с тисненной золотом надписью на обложке: "Проповеди отца Иоанна. 1898 год". Журналист наугад открыл страницу и прочитал: "Где совершилось грехопадение, там прежде водворялась гордость, ибо провозвестником первого есть второе".

"Провидение непостижимым, мистическим образом только что подарило мне эпиграф к будущему репортажу и повести", - подумал журналист и, взбодренный, уверенно зашагал по бульвару к Главному управлению внутренних дел, чтобы сделать свое сенсационное, по его мнению, заявление.

А в это время Парамонов продолжал бесцельно бродить по улице, не находя в себе сил выполнить то, о чем думал все последние дни. Наконец он остановился и, чтобы не мешать вечно спешившим прохожим, отошел в сторону и прислонился к витрине магазина.