Страница 15 из 46
Хуже всего, когда не было иного выхода, и Илья воровал. Он проклинал себя за это, осознавая, что воровство было ещё одним шагом, отбрасывающий его с пути, к которому он так стремился. Давясь консервами и разносолами, на пустующих дачах, мальчик клятвенно обещал себе, что когда он устроится в жизни, то отдаст этот долг, помогая таким же, как сам - брошенным и одиноким.
Сгинь, нечистая сила...
А я, бежал, по Большой Покровке... Впервые в жизни, без наслаждения и созерцания благородных фасадов красивых зданий, пёстрых витрин и вывесок заведений, радующих глаз посетителей. Бежал, изнывая от жары. Обливаясь, горячим потом, въедающимся в перепачканную сажей одежду, и смешивающим грязные пятна в новые оттенки и полутона. На рубашке, сквозь "камуфляжные пятна" гари, проступали белые разводы от соли. Я благодарил Бога, за то... что, то ли народ у нас утратил свою былую сознательность, и не пытался задержать беглеца, пропуская мимо ушей, возмущённые призывы "держать вора". То ли это жара, вселила в прохожих такую апатию и безразличие к чужим проблемам...
Я был не виновен в случившемся и осознавал это точно. Но это только усугубляло картину, делая ещё более нелепым моё положение. Но что я мог доказать этим людям, подпавшим под стихийную волну гнева разъярённой толпы. Им нужна была жертва. И я вполне мог бы сгодиться на эту роль, в качестве закланного ягнёнка или избиваемого младенца. Теперь я понимал, что испытывали бедные, затравленные толпой люди, во времена Великой Инквизиции.
Я судорожно пытался сообразить, что же мне теперь делать. Первое это быстрее скрыться с глаз долой с этой многолюдной улицы. Ну, а там уже видно будет...
И вот, я добежал до пересечения Покровки с улицей Октябрьской, с высунутым как у собаки языком, мокрый насквозь и сбившимся дыханием. Тяжело... а всё никотинчик ... Курить бросим - яд в папиросе... Не обращая внимания на изумлённые взгляды обеспеченных завсегдатаев расположившегося поблизости ресторана, я повернул на лево и с победным видом, завалившего быка, тореадора, задрав подбородок и пытаясь насвистывать, побрёл вниз. По Лыковой дамбе, в сторону Почтового съезда. В глазах окружающих, я имел внешность, весьма экзотическую. Нечто среднее, между через чур интелегентно выглядевшим сантехником - трубопрокладчиком, и пытающимся сохранить человеческий облик, спивающимся представителем деловой прослойки общества. Но меня уже это не беспокоило.
Не дожидаясь пока отголоски недавней мистификации, не замедлят появиться и в этих местах, я ускорил свой шаг и устремился через улицу Добролюбова к Почаинскому оврагу. А уже оттуда по горе, минуя улицу Заломова и стоящую на откосе гостиницу, по крутому спуску устремился вниз.
Перепрыгивая с лестницы в кусты, избегая встречи с прохожими, я как партизан перебежал через Повалихинский съезд, шокируя своим видом, застрявших в пробке водителей.
Стараясь быть никем не замеченным, мне приходилось, отсиживаться в зарослях, и выжидать моменты, чтобы продолжить свою передислокацию. Я терпел укусы гнусных мошек и домогательства назойливых мух и слепней. Сделав последний рывок,... марш бросок по пересечённой местности, через Черниговскую, в предвкушении избавления от своих страданий, я устремился к реке. Оставляя, дипломат на берегу Окской набережной и разуваясь на ходу, бросаюсь прямо в одежде в прохладную воду.
Такое ощущение, что каждая пора моей разгорячённой кожи, с неутомимой жаждой впитывает эту живительную влагу. Непередаваемое блаженство переполняло меня всего. Так бы и оставался здесь, до окончания лета.
Я основательно начал смывать с себя следы ненавистной копоти. Было такое чувство, что вместе с ней, я смываю и все свои грехи (не скажу, что их у меня так уж и много...). Приходя в себя, я искренне желал, чтобы всё произошедшее со мной сегодня было всего лишь игрой моего воображения. Но, увы, это было не так. В этом я убедился, когда в отличие, от моего тела, прочно въевшаяся в мою одежду сажа, ни в какую не собиралась отстирываться. После тщетных попыток её устранить, она ехидно решила остаться на моих вещах, лишь слегка поблекнув и утратив контрастность и чёткость контуров.
О возвращении в таком виде домой, не могло быть и речи. Борясь с появляющимся чувством голода, я решил переждать до сумерек. Не могу сказать, что эти часы ожидания, доставляли мне истинное удовольствие. Снова в памяти всплыли подробности сегодняшних событий, и нахлынуло чувство внутреннего беспокойства и волнующей неизвестности.
Дождавшись, когда солнце начало садиться, сочувственно прячась за облаками, я выбрался на Нижневолжскую набережную. О возвращении на общественном транспорте не хотелось и думать. Хватит с меня на сегодня. Ловить машину возле автобусной остановки, я тоже не решился. Быть объектом внимания, подозрительных взглядов пассажиров, мне не хотелось. Учитывая то, что слухи о сегодняшних событиях на Большой Покровке, уже наверняка облетели весь город, попробуй им докажи, что я не верблюд.
Всмотревшись сквозь сумерки, я обратил внимание на припаркованный возле ночного заведения на набережной, автомобиль. Это была темно синяя Волга. Причём, стояла она не на парковке, где обычно оставляют свои машины посетители, а у обочины дороги.
Сделав глубокий вдох и набравшись смелости, я подошёл к машине. Как ни в чём ни бывало, открыл переднюю дверь и спросил:
- Командир, свободен?
Смерив меня подозрительным взглядом, молодой, коренастый, с бычьей шеей водитель, задал встречный вопрос:
- Откуда это ты такой красивый? Не из этих случайно, что сегодня на Покровке на бабки развели?
Отступать было поздно. И я быстро сориентировался, уловив суть разговора:
- Ага. Из тех. Ну, так едем или как?
- А платить-то чем будешь? Вас же всех облапошили. Начисто. Я ведь тоже не Мать Тереза. Мне семью кормить надо.
- Всё нормально командир. Есть у меня деньги. Я у знакомых переодолжил. Не звери ведь... Люди друг другу помогать должны.
- А куда ехать-то нужно?
- В Сормово. На Юбилейный бульвар. Знаешь?
- Чего ж не знать. Знаю. Две сотни будет, - не скрывая, своего ко мне недоверия, ответил коренастый, с деланным беспристрастием в голосе.
- Годиться, - ответил я. Достал купюры. Отсчитал и протянул водителю.
- Ну, тогда садись.
Я прыгнул в салон. Хлопнул дверью и с успокоением в душе воспринял, звук заводящегося двигателя. Машина тронулась, и мы поехали к Канавинскому мосту.
С моста открывалась живописная картина на вечерний город. Вот это, воспетое поэтом место:
На Волге широкой,
На Стрелке далёкой....
Гудками кого-то
Зовёт пароход.
Под городом Горьким,
Где ясные зорьки,
В рабочем посёлке
Подруга живёт.
Здесь, именно в этом месте, на Стрелке соединяются две великие реки Ока и Волга. И эта характерная особенность этого города, делает его ещё более интересным и значимым для своих горожан и приезжающих гостей и туристов. Уже зажгли освещение. Ярмарочный комплекс нарядился в играющую переливами огней, иллюминацию, радуя глаз и навевая воспоминания о рождественских праздниках.
Мы переехали на противоположный берег и помчались к площади Ленина. На остановке у гостиницы "Центральная" нам махала рукой, с просьбой остановиться, молодая мамочка с летней коляской.
- Может, подберём? Если по пути конечно... А то жалко. С ребёнком всё-таки? - спросил меня водитель.
- Да я, собственно говоря, не против...
Мы остановились. В коляске сидел карапуз. Он, надув щёки пускал пузыри и крутил маленькими кулачками, изображая, крутящего баранку водителя.
- До центра Сормово не подкинете? - с надеждой в голосе спросила мамаша, состроив умоляющую гримасу, в надежде на наше сострадание.
Водитель, взглянув на меня, утвердительно кивнул и вышел из машины, в направлении багажника, чтобы уложить коляску.
- Вот спасибо. Дай Бог вам здоровья, - сказала мамаша, плюхаясь на заднее сиденье, с ребёнком на руках. - А то, его уже спать, пора укладывать. Загуляли совсем, сегодня. А не успей, так всю ночь концерты слушай.