Шорох сухих листьев

- Не спите? Можно к вам на минутку? - пальцы соскользнули - снаружи нужно было подниматься на цыпочки, очень высоко тянуться, чтоб достать до окна, прямо под которым начинался откос. Платонов уже раньше узнал - это опять Вика.

- Заходи! - сказал он, и тотчас быстро зашуршала под окном старая сухая трава - Вика побежала вокруг дома к входу, и тетя Люся, неодобрительно покачав головой, - сегодня вовсе не время для посетителей, пошла открывать.

Вика - Виктория Калеганова, дочь одного из главных районных начальников, маленькая девочка с очень тоненькими ручками и ножками, со светлыми, плохо причесанными волосами, с прекрасным высоким лбом и глазами, полными недоверия и готовности замкнуться, лет десять назад была приведена за ручку в школу мамой и сразу же начала учиться необыкновенно хорошо, с каким-то отчаянием, точно с перепугу, и до четырнадцати лет была первой ученицей по всем решительно предметам, а потом стала ходить в распахнутом пальто, научилась плевать сквозь зубы, бросила учиться, напустила на свое полудетское лицо отсутствующе-презрительное выражение с каким-то мутным, невидящим взглядом, сделалась кумиром всех лохматых, расстегнутых, ухмыляющихся мальчишек и едва не осталась на второй год. Через несколько месяцев, точно после кори, выздоровела, и следа не осталось от всех глупостей, и - что самое интересное - двое или трое мальчишек следом за ней тоже отвернулись от своей болванской моды поведения и стали заниматься. Сейчас Вика идет на золотую медаль, кончая школу... но воевать за ее душу пришлось трудно, как ни с кем, никто не подозревал, сколько раз Платонов приходил в отчаяние и решал, что он никуда не годный педагог из-за этой Вики...

Легонько стукнув, входит сама теперешняя Вика, восемнадцатилетняя, и останавливается на пороге, засунув руки глубоко в карманы плаща, с видом самой крайней и сумрачной независимости.

- Вы больны. Вам, наверное, нужно... Ну вот, он опять смеется! - И вдруг ни сумрачной независимости не остается, ничего - добрые любопытные глаза, забавно закушенная нижняя губа, чтобы не рассмеяться. - Ну что вы во мне смешного увидели! Ну, Николай Платонович!

- Я вспоминал, какие у тебя были тоненькие ручки-ножки, когда тебя в первый раз привели в школу! Ну бывают! Но чтоб такие! Просто спичечки. Я все думал, как она, бедняжка, с ними будет маяться всю жизнь, если не отрастет что-нибудь получше! Садись!

- Отросли, - пренебрежительно отмахнулась Вика, усаживаясь в кресло, не вынимая рук из карманов и закинув ногу на ногу, в тугих нейлоновых чулках. - С вами сегодня можно серьезно разговаривать?

- Можно, только о приятном.

- Хорошо, я постараюсь все изложить в жизнерадостном освещении. Так вот, у меня с отцом состоялся обмен мнений. Как бы симпозиум. Или форум. В форме скандала на кухне коммунальной квартиры. Я ему сказала, что думаю пойти в педагогический.

- Ты действительно решила в педагогический?

- Нет, определенно еще не решила. Но яростное и слепое возмущение моего отца заставило меня подумать об этом гораздо серьезнее. Он столько привел уничтожающих примеров и доводов "против", что почти убедил меня в обратном.

- На каких же примерах он тебя так удачно убедил?

- На вашем примере, между прочим, тоже. Прежде он все интересовался: за что вас сняли с директорства. Я говорю "по болезни", говорю "он сам попросил", а он усмехается с сожалением. С таким сожалением, ну как на девочку, которая ему стала бы объяснять, как аист ей принес братика... "Чтоб человек сам себя попросил перевести в преподаватели, когда был директором? Это что получится? Я вот, скажем, майор и вдруг пойду и попрошу, чтоб меня перевели в лейтенанты? Так, что ли?" - и заливается, хохочет, так ему это кажется смешно и так он уверен, что посрамил меня в споре...

- Твой отец наблюдательный человек, умудренный практическим житейским опытом...

- "Заявления Платонов подавал, верно, да это что? Я и сам такие подавал, когда нужно было по ходу дела, а никто меня не понизил? Нет? Ага, вот то-то. А у Платонова что-нибудь да было!"

- Например, я воровал чернила и мел. Или из мести ставил своим врагам-второклассникам двойки?

- Нет, гораздо хуже. Не умели ладить с кем-нибудь, с кем нужно уметь ладить.

- Я и говорю, что он не лишен наблюдательности, но чего он на меня-то напустился? Ведь я тебя не уговаривал идти в педагогический. И не уговариваю.

- Конечно нет. Он знаете что орал? "Не допущу, чтоб дочь у меня сделалась неудачницей! Ты способная! Человек должен развивать способности, а не смиряться, что его засунут куда-нибудь в угол тянуть лямку". И тому подобное. "Ты знаешь, кто в педагогические идет? Кто провалился в настоящие перспективные вузы! Ты погляди на себя в зеркало! Такие учительницы бывают? Иди хоть в артистки, у тебя внешность - ничего не скажу! Но заранее обрекать себя - стать неудачницей?! Вроде этого вашего Платонова хочешь стать? Не позволю!"

Вика с вызовом уставилась в упор на Платонова, насмешливо улыбаясь, только щеки у нее горели от волнения, как на морозе.

- Ну, чего ты на меня-то уставилась? Чего высматриваешь? - устало спросил Платонов.

- Вам обидно? Такая грубая, все говорю прямо! Сами учили!

- Да в общем-то что? Карьеру мою не назовешь блестящей.

- Нет, обидно?

- Да, обидно. Не так уж очень, но почему-то немножко обидно. Но главное - стыдно, что мне хоть на одну минуту это может показаться обидным.

- Да... за одних соловьев с кукушками вас тогда чуть было не сняли! Сколько лет директором были, а вам с квартирой тянули. А новый директор приехал - сразу и получил со всеми удобствами, ту самую, которую вам должны были дать. Я знаю, об этом вы запрещаете говорить, да я уже сказала, теперь поздно, обратно не возьмешь. И вы с этой подлостью даже не боролись.

- Какая там подлость, глупая ты девчонка. Приехал новый человек, ему жить негде, а дом как раз был готов.

- Уж он-то не неудачник. Он потому, может быть, и приехал, что дом был готов.

- Когда приличный человек, - тихо сказал Платонов, прикрывая глаза, как на очень скучном уроке, - чего-нибудь не знает наверняка, он вместо того, чтобы подозревать других в том, что те, "может быть", сделали, может молча вздохнуть. Высморкаться. Или почесать в затылке. И промолчать.

- А как мы бесились за вас, всем классом! За несправедливость. Я вам, может быть, напишу, можно? Нет, не напишу, а вырву из дневника несколько страничек, чтоб вы прочитали. Ну, вы устали, наверное, а я, бестактная свинья, вам надоедаю.

- Так ты зачем, собственно, приходила? Тебе ничего от меня не нужно больше?

- Нет, пока все. Я с вами советовалась. Вы не заметили? Неужели?.. Ну, не так примитивно: Николай Платонович, куда вы мне рекомендуете пойти после школы? Вот туда? Ну, спасибо, двинула туда!.. Нет, с вами так не выйдет. С вами так... посылаешь импульсы, как на другую планету, и волны возвращаются к тебе, и ты начинаешь кое-что соображать.

- Счастье, что я от вас скоро отделаюсь. Запутаете вы меня, ну вас совсем!

- Разве вы нашим классом не гордитесь?

- Очень-то надо, зазнайки несчастные, - начиная тихонько смеяться, проговорил Платонов. - Так что же тебе твой локатор показал?

Вика встала и, хлопая ладонями по плащу, расправила складки и обдернула оттопырившиеся карманы.

- В общем, вы меня почти уговорили, но я еще не совсем уверена, что последую вашему настойчивому совету... Поправляйтесь, мы все вас очень просим. Очень. Очень. Очень-очень! От Килькина и Поши отдельные приветы вам. Пламенные. Пожалуйста, выздоравливайте, а то мы все заболеем.

Хлопает одна дверь, вторая, снова шелестит под окном старая трава, и, точно цыплята на подносе, застрекотали кончики ногтей по стеклу снаружи.

- А я действительно пришла в первый класс на таких уж тонких ножках? спрашивает смеющийся голос Вики.

- Если хочешь знать правду, просто на паучьих! - сурово отвечает Платонов.