Страница 16 из 86
Солнце наполовину уходит за пригорок возле пограничной вышки.
Лучше всего пойти в барак, чтобы не было страшно, и запереть дверь. Но в бараке хуже: по углам уже затаилась темнота, а на улице все еще залито розовым светом.
Краешек красного солнца превращается в полоску, потом в точку и исчезает. Но света пока много, и хорошо видно, что возле пограничной вышки опять стоит лошадь и машет хвостом. Значит, приехали пограничники. Сашуку не то чтобы становится менее боязно — он нисколечко не боится! — а как-то так, спокойнее. Раз там Хаким и другой, с нашивками, он в случае чего даст им сигнал — и все, будет полный порядок… А чем сигналить? Костер зажечь? Пока-то его разожжешь… Лучше бы всего стрельнуть, так нечем. Сашук приносит из барака спички и «летучую мышь». Долго не может ее открыть, но все-таки изловчается, зажигает фонарь. И вовремя. Вокруг уже совсем темно, только на западе небо чуть-чуть светлеет, но скоро гаснет и там. Сашук захлопывает дверь барака, мучается с ключом, который всегда торчит в замке, наконец ключ со скрежетом поворачивается. Сашук вынимает его и кладет за пазуху. На всякий случай. Мало ли что.
Если смотреть на горящий фитиль и ни о чем таком не думать, кажется, что светло везде вокруг, а не только на маленьком пятачке возле фонаря, и тогда совсем не страшно. И Сашук старается не смотреть по сторонам, а только на огонь. К фонарю слетается мошкара. И вовсе маленькая — сущая мелюзга, и побольше, и даже совсем большие бабочки с толстыми мохнатыми животами. Мошкара не такая, как бывает днем, а какая-то блеклая, белесая. Она вьется вокруг колпака «летучей мыши», тычется в стекло и, опаленная, падает на столешницу. Сашук пробует ее отгонять, но мошкара упрямо лезет к огню и обжигается. Чтобы удобнее было наблюдать, Сашук укладывает кулак на кулак, опирается на них подбородком. Мошкара летит и летит, вьется и вьется…
Свет фонаря меркнет, сужается в пятнышко, в точку. Из этой точки вновь разгорается свет, превращается в необыкновенно яркий солнечный день.
Бригада в полном составе сидит под навесом, прохлаждается. И Сашук тоже сидит за столом. Во двор въезжает «Москвич». Звездочет выходит из машины, здоровается со всеми и обращается к Сашуку:
«Ну, как жизнь?»
«Все в порядке», — отвечает Сашук.
«А мамка?»
«Мамка в больнице».
«Так надо ее проведать! Прошу…»
Он открывает перед Сашуком правую дверцу машины.
«Зачем? — говорит Иван Данилович. — Пускай сам ведет, я на него надеюсь».
Звездочет садится справа, пассажиром, а Сашук важно усаживается за баранку и спрашивает:
«А что надо сделать, чтобы поехать?»
«Погудеть, разумеется!» — отвечает Звездочет.
Сашук нажимает на дужку. Раздается такой могучий сигнал, что потрясенные рыбаки зажимают уши.
«Газанем?» — говорит Сашук.
Звездочет кивает и подмигивает:
«Валяй!»
Машина срывается с места и мчится вдоль берега по малоезженому проселку. Пограничники, высунувшись из оконных проемов, машут Сашуку, он высовывает левую руку и шевелит пальцами, как делает это дядя Семен.
Вышка остается далеко позади, скрывается совсем. По выжженной степи вдоль дороги бредет стадо коров. Сашук сигналит, и коров будто сдувает ветром, а пастух, растопырив руки и открыв рот, каменеет от испуга и восхищается.
Машина летит по степной дороге, и вдруг Звездочет говорит:
«Погоди, чего это там?»
Впереди виднеется черная точка, она быстро увеличивается, растет, и «Москвич» останавливается возле того, что еще недавно было «козлом».
Колеса у него развалились в разные стороны, кузов надломился посредине и лежит пузом на земле, из-под капота идет пар, сзади дымится. Шофер стоит перед задранным к небу радиатором и безнадежно чешет затылок.
Из полуразвалившегося кузова вылезает весь в поту и в саже Гладкий. Он подбегает к «Москвичу», еще загодя стаскивая свою светлую шляпу в дырочках.
«Слышь, друг! — просительно говорит он. — Выручи, сделай одолжение — подкинь до Тузлов… А?»
Сашук и Звездочет переглядываются. Гладкий старается поймать их взгляды и, задыхаясь, говорит:
«Вот, поломалась… И ни лошади, ничего… А в колхозе все машины в разгоне… Сделайте такое одолжение. Дозвольте на вашей машине до Тузлов доехать? А? Мне там накачку делать надо…»
Он заискивающе смотрит то на Сашука, то на Звездочета, комкает свою шляпу и начинает вытирать ею пот, еще больше размазывая грязь и сажу.
«А когда тебя люди просили, — говорит Сашук, — тебе своей машины жалко было, да?»
Пришибленный этим напоминанием, Гладкий суетится еще униженнее, но Сашук и Звездочет непреклонны.
«Правильно! — говорит Звездочет. — Пусть теперь сидит здесь. Пускай знает про справедливость!»
Сашук дает газ, и униженный, презренный Гладкий остается позади.
Машина мчится по улицам Тузлов, время от времени Сашук сигналит так громко и пронзительно, что все шарахаются и разбегаются с дороги. На крыльце больницы стоят мамка и доктор. Мамка уже не бледная и скучная, а розовая, веселая и совсем здоровая. Доктор похож на Жорку, только с бородой и в очках.
«Поправилась?» — спрашивает Звездочет.
«А как же, — говорит доктор Жоркиным голосом. — У нас в два счета. Наука!»
«Тогда садитесь, — говорит Звездочет, — и я отвезу вас на край света. Или прямо в космос…»
И вдруг становится темно, доктор превращается в Жорку и кричит над самым ухом Сашука:
— Я же говорил — вылитый боцман! Даже барак запер…
Освещенные снизу «летучей мышью», возле стола стоят Жорка и Иван Данилович.
— Молодец, — говорит Иван Данилович, — не подкачал. Давай ключ.
Сашук достает ключ из пазухи, отдает и вдруг заходится отчаянным плачем.
— Ты чего, дурной? — удивляется Жорка.
— Не-правда!.. — захлебывается слезами Сашук.
— Что — неправда? — спрашивает Иван Данилович.
— Все неправда! — кричит Сашук и плачет, спрятав лицо в согнутый локоть.
Иван Данилович и Жорка молча смотрят на Сашука. Подходит отец, берет его на руки и несет в боковушку, на топчан. Сашук затихает, но еще долго всхлипывает и судорожно вздыхает.
Сон заново так и не приходит. Он просто спит как убитый, без всяких сновидений. Проснувшись, вспоминает все и первым делом хочет обругать Жорку за то, что разбудил. Только ругать уже некого — в бараке ни души, а во дворе один Игнат, разжигающий плиту. Сашук бежит к хате, в которой живет Звездочет. «Москвич» разинул пасть багажника у самого крыльца. Стоя спиной к улице, в багажнике копается Звездочет. Может… Может, он куда поедет и возьмет Сашука с собой? Может, сон произойдет наяву? А что, бабка сколько раз говорила, что сны сбываются…
В дверях появляется Анусина мама, ставит на крыльцо две сумки. Сашук на всякий случай прячется за дерево. Мать уходит, потом появляется Ануся, и тогда Сашук тихонечко свистит. Звездочет не слышит или не обращает внимания, но Ануся поворачивает голову. Сашук манит ее рукой. Ануся выходит на улицу. Лицо у нее печальное или, может, просто заспанное. Сегодня она еще наряднее: в белом платье с красной каемкой, в красных туфельках и в новой панаме, тоже с красной каемкой.
— Чего это ты вырядилась, фуфыря какая? — спрашивает Сашук.
— А мы уезжаем, — печально говорит Ануся. — Совсем.
Сашук молчит и смотрит то на нее, то на Звездочета, укладывающего сумки в багажник. Ануся опять дергает резинку панамы, та щелкает ее по подбородку.
— Из-за меня?
— Из-за всего. Это мама все… «Я не хочу, я ни за что…» — передразнивает она. — А мне здесь нравится. И папе тоже.
— Так чего?..
— Разве ее переспоришь? — вздыхает Ануся. — Тут, говорит, ни людей, ни водопровода, ни вообще…
— Как это «ни людей»? Вон сколько народу!
Ануся пожимает плечиками. Они оба молчат. Долго и огорченно.
— А я думала, ты мне еще краба поймаешь. Или я сама. Я бы спрятала.
— Обожди! — вскидывается Сашук. — Я счас!
Он стремглав летит домой, бросается под топчан, достает кухтыль и поспешно, но осторожно, обняв обеими руками кухтыль, бежит обратно. Ануся стоит у калитки и ждет.