Мир прекрасен

и грязи, о бессмысленности темных и тусклых лабиринтов жизни.

Мой собеседник несколько секунд смотрел на меня словно бы с испугом. Затем лицо его просветлело, и он сказал:

- Ах, это просто у вас сейчас такое настроение.

- Возможно, - устало согласился я, - какое может быть настроение, когда девушка, единственная на свете, скажет вам вдруг, что не любит вас...

- Простите, - он кашлянул, - не об Алевтине ли Кузьминичне речь?

На секунду я потерял дар речи. - Откуда вы знаете ее имя? - выдавил я, придя в себя.

Он рассмеялся.

- Если я скажу, что изучал вашу биографию и, стало быть, знаю имя вашей жены, вы ведь все равно мне не поверите.

- У вас своеобразный юмор, - только и мог сказать я.

Он ничего не ответил.

- Скажите, - я взглянул на него, - вы действительно верите в совершенство мира?

- Видите ли, вопрос о вере отпадает сам собою, коль скоро это строго доказано, - ответил он со сдержанным достоинством, - Добавлю к тому же, он слегка наклонился ко мне и заговорил тихо, - что и Спиноза, и Лейбниц одобрили мою скромную работу. Готфрид-Вильгельм- мне случилось как-то беседовать с ним в библиотеке ганноверского герцога - был просто в восторге. А вот со стариком Вольтером пришлось крепко поспорить.

А он все-таки псих, подумал я запоздало и забормотал, глядя в сторону:

- Да, да, Вольтер, конечно...

- Ну что ж, не буду вас больше задерживать, - он встал.

- Я вас провожу, - я тоже поднялся.

Мы спустились по лестнице, вышли на ступеньки перед зданием. Бледное солнце готовилось скатиться за высокие дома на той стороне реки. Мой спутник рассеянно взглянул на него и сказал:

- Да, мне уже пора,

Вот и хорошо, подумал я.

- Благодарю вас, любезный мой друг, - произнес он несколько высокопарно, вновь поворачиваясь ко мне и протягивая руку.

- Что вы, не за что, - невнятно сказал я, протягивая свою.

- О нет, есть за что. Вы невольно подтвердили еще один мой вывод, и очень важный. Вмешательство в прошлое с помощью таких хрупких инструментов, как оригинальные мысли, например, невозможно также и потому, что оно, это самое прошлое, надежно защищено толстой скорлупой собственного самодовольства и тупости. Блаженна глупость, как сказал мне однажды Дезидерий Эразм в славном городе Роттердаме. Истинно так. Похоже, это относится к любой эпохе. Конечно, всегда находятся тонкие люди вроде того же Эразма или Спинозы, да они, как известно, не делают погоды. Впрочем, всему свое время. Не так ли должно быть в совершенном мире? Я пожал плечами.

- Мне кажется, - сказал он, глядя мне прямо в глаза и словно бы изучая меня, - что вопросы, о которых мы с вами так славно потолковали, еще долго будут вас занимать.

- Не исключено,

- Что ж, всего вам доброго и прощайте.

Тут я заметил, что все еще держу в руках пегую папку. Ее тесемки болтались.

- Ваша работа, возьмите.

- Ах, да, - довольно небрежно он сунул свой труд под мышку и легко сбежал по ступенькам. Белый лист выскользнул из папки и, дважды кувыркнувшись, спланировал на нижнюю ступеньку. Я спустился и поднял его, но окликать уже было некого. А. Макушка успел ввинтиться в толпу прохожих и исчезнуть из глаз.

Из задумчивости меня вывел голос Чингиза. Он поднимался по ступенькам, румяный и счастливый. Из его портфеля торчал еще влажный дубовый веник.

- Ты чего это здесь торчишь, Саша?

- Так, провожал одного чудака.

- А, того самого, Я его сейчас встретил. Чего он хотел?

- Сказать честно, я так и не понял.

Механически я бросил взгляд на лист бумаги, который все еще держал в руке, и вдруг заметил какой-то текст - несколько строк. Буквы выглядели странно. Они слегка мерцали подобно цифрам в электронных часах. Я впился глазами в бумагу. Вверху ее красовался причудливый вензель, ниже было написано: Д-р Алоиз МакушкаЛабораторияпсихологической хроноскопииИнститут истории мышленияДепартаментсоциальной психологии

г. ТартуПлан исследований на 2481 год.

Ведущая тема: Космодицея новой цивилизации.

Техническое обеспечение: Хроноскаф МТ-101-2500, дальность полета 25 веков.

Предусмотрены контакты: Лукиан, Плотин, Августин, Эразм, Спиноза, Лейбниц, Вольтер, Луковкин, Дашдэндэв, Нямдаваа, Кардоса-и-Арагон...

По мере чтения я, видимо, настолько побледнел, что Чингиз участливо спросил, что со мною. Я молча протянул ему лист. Он некоторое время сопел, крутя бумагу, а потом сказал:

- Ну и что, не понимаю...

- Ты читай.

- Что?

Я выхватил лист из его рук. Бумага была девственно чиста. Я вертел ее так и эдак, смотрел на просвет и даже пробовал дышать на нее. Все было тщетно, надпись исчезла. Мне показалось, что Чингиз смотрит на меня с иронией. Еще немного, и крутанет пальцем у виска. Ничего не объясняя, я сложил лист вчетверо и спрятал его в карман.

Вечером я решил разгрузить кухонную раковину, забитую недельной горой грязной посуды. Текла из крана горячая вода, вздымая из мойки легкие клубы пара. Я тер ершиком кефирную бутылку, размышляя о том, кто такие эти загадочные Нямдаваа и Кардоса-и-Арагон. Звонок в дверь я услышал не сразу. На пороге стояла Аля. Я застыл с ершиком в руке. - Мне можно воити? - она сама сняла пальто, повесила его на вешалку, стряхнула с волос искрящиеся капельки воды и сказала:

- Знаешь, по телефону как-то глупо это говорить, вот я и пришла, чтобы сказать: согласна.

И тут я опомнился. Я завопил: "Алька, милая! " Отшвырнул в сторону ершик, схватил ее на руки и закружил. Сначала по тесной прихожей, потом по комнате.

- Милый, прости мне вульгарное желание, но я хочу есть.

Я вскочил, полный энтузиазма, и бросился к холодильнику, начал шарить по полкам.

- Аля, у меня есть только яйца. И помидоры.

- Яичница с помидорами. Это грандиозно! - донесся ее веселый крик. Через несколько минут она с аппетитом поглощала мой кулинарный шедевр пышный омлет с помидорами. Я сидел и смотрел на нее. На плите тонкую песню начал заводить чайник. - Ну, как ты жил эти дни без меня, расскажи? - Да уж жил, - нехотя сказал я, - слушай, Аль, тут со мной случилась такая странная история... Ну, очень странная и забавная, ты только не сочти меня сумасшедшим.

- Не сочту, - она кивнула с вполне серьезным видом.

И вдруг я увидел, что ее ореховые глаза смотрят на меня с вниманием и любовью. И тогда я подумал: черт побери, а ведь прав доктор Алоиз Макушка.

Мир прекрасен.