Страница 111 из 114
– Но он не боялся, правда? — Тереза.
– Нет, боялся, – возразила Линон. Дыхание в тишине. – Но уже не боится.
– Где он? – Мирель.
Никто на это не ответил.
– А! Это я знаю. Мы уже там. Нас нет. Стоит только попрощаться, и нас нет, – сказала Линон.
– Тогда прощайте, – сказала Тереза. Сокол.
– Прощайте, – прошептала Мирель. Друг за другом они прощались, шелестели слова в темном воздухе, и души улетали. В конце Линон, которая была самой первой из всех, осталась одна, и в тишине рощи она сказала последние слова человеку, лежащему рядом с ней на траве, хотя он теперь не мог ее слышать, а потом произнесла кое-что еще. Более нежное, чем прощание, а потом, наконец, ее душа обрела освобождение, в котором ей так долго отказывали.
И вот так это тайное знание и эти переселенные души ушли из созданного богом мира, где жили и умирали мужчины и женщины, и птиц алхимика Зотика больше никто не видел под солнцем и лунами. Кроме одной.
Когда осень снова пришла в мир смертных, уже сильно изменившийся, те, кто явился на рассвете в День Мертвых, чтобы совершить древние, запретные обряды, не нашли ни мертвого человека, ни искусственных птиц в траве. Там был посох и пустой мешок с кожаным ремнем, и они удивились этим вещам. Один человек взял посох, другой – мешок, когда покончили с тем делом, ради которого пришли сюда.
Случилось так, что этим двоим потом всю жизнь сопутствовала удача, а потом их детям, которым достались посох и мешок после смерти родителей, а потом детям их детей.
В мире существуют силы, более могущественные, чем правители.
– Я был бы чрезвычайно благодарен, – сказал священник Максимий, главный советник восточного патриарха, – если бы кто-нибудь объяснил нам, почему столь абсурдно крупную корову надо изображать на куполе Святилища божественной мудрости Джада. Что этот родианин выдумывает?
Ненадолго воцарилось молчание, достойное высокомерных, язвительных интонаций, с которыми было сделано данное замечание.
– Я полагаю; – серьезно произнес архитектор Артибас, бросив взгляд на императора, – что это животное, собственно говоря, бык.
Максимий фыркнул.
– Я, конечно, готов с радостью склониться перед твоими познаниями, но вопрос тем не менее остается.
Патриарх, сидящий на мягком сиденье со спинкой, позволил себе слегка улыбнуться под прикрытием седой бороды. Лицо императора осталось бесстрастным.
– Смирение тебе к лицу, – достаточно мягким тоном ответил Артибас. – Возможно, тебе стоит его культивировать. Обычно у людей принято – возможно, у клириков дело обстоит иначе, – приобретать знания до того, как высказывать свое мнение.
На этот раз улыбнулся Валерий. Был поздний вечер. Все знали о рабочем дне императора, и Закариос, восточный патриарх, давно уже приспособился к нему. Между этими двумя людьми установились отношения, построенные на неожиданной личной привязанности и подлинной напряженности между их ведомствами и их ролями. Напряженность проявлялась в действиях и высказываниях их подчиненных. Это также развивалось годами. Они оба знали об этом.
Не считая слуг и двух зевающих секретарей императора, стоящих в тени неподалеку, в этом помещении, в палате небольшого Траверситового дворца, находилось пять человек, и все они раньше потратили некоторое время, рассматривая рисунки, из-за которых они здесь собрались. Мозаичника с ними не было. Считалось, что ему присутствовать незачем. Пятый человек, Пертений Евбульский, секретарь верховного стратига, делал заметки, изучая наброски. Неудивительно: задачей историка было описывать строительные проекты императора, а Великое святилище было жемчужиной среди них.
И это придавало предварительным рисункам мозаик для купола исключительную важность как эстетическую, так и теологическую.
Закариос, сложив свои толстые, короткие пальцы домиком, покачал головой, когда слуга предложил ему вина.
– Бык или корова, – сказал он, – это необычно… большая часть рисунка необычна. Ты согласен, мой повелитель? – Он поправил наушник своей шапки. Он понимал, что этот необычный головной убор с болтающимися под подбородком завязками его не украшает, но он уже вышел из того возраста, когда подобные вещи имеют значение, и его больше волновало то, что еще не наступила зима, а он уже все время мерзнет, даже в помещении.
– Едва ли можно с этим не согласиться, – пробормотал Валерий. Он был одет в темно-синюю шерстяную тунику и новомодные штаны с поясом, заправленные в черные сапоги. Рабочая одежда, ни короны, ни драгоценностей. Из всех находящихся в комнате он единственный, казалось, не замечал позднего времени. Голубая луна уже высоко поднялась на западе, над морем. – Должны ли мы предпочесть более «обычные» рисунки для этого святилища?
– Этот купол служит божественным целям, – твердо заявил патриарх. – Изображения на нем – в самой высшей точке святилища – должны внушать верующим благочестивые мысли. Это не дворец для смертных, мой повелитель, это олицетворение дворца Джада.
– И тебе кажется, – спросил Валерий, – что предложение родианина ему не соответствует? Правда? – Вопрос прозвучал резко.
Патриарх колебался. У императора была неприятная привычка задавать такие прямые вопросы, минуя детали и переходя к главному. Дело в том, что наброски углем будущих мозаик были ошеломляющими. Невозможно подобрать для них другого простого определения, во всяком случае, ничего другого не приходило в голову патриарху в столь поздний час.
Ну можно найти еще одно определение: они внушали смирение.
«Это хорошо», – подумал он. Не так ли? Этот купол венчал святилище – помещение, предназначенное для воздаяния почестей богу, как дворец дает кров и возвышает смертного правителя. Возвышение бога должно быть более грандиозным, ибо император – всего лишь его наместник на земле. Последнее, что он слышит перед смертью, – это голос посланника Джада: «Покинь престол свой, повелитель императоров ждет тебя».
Чтобы верующие чувствовали благоговение, огромную силу над собой…
– Рисунок необыкновенный, – откровенно сказал Закариос – с Валерием рискованно не быть откровенным. Он опустил руки на колени. – Он также внушает… тревогу. Хотим ли мы, чтобы верующим было не по себе в доме бога?
– Я даже не знаю, где нахожусь, когда смотрю на это, – обиженным голосом произнес Максимий, подходя к широкому столу, где стоял над рисунками Пертений Евбульский.
– Ты находишься в Траверситовом дворце, – с готовностью подсказал маленький архитектор Артибас. Максимий бросил на него полный злобы взгляд.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Закариос. Его главный советник был чопорным, колючим, педантичным человеком, но хорошо справлялся со своей работой.
– Ну смотрите, – ответил Максимий. – Мы должны представить себе, что стоим под куполом, внутри святилища. Но вдоль, я полагаю… восточного края родианин разместил, очевидно, Город… и показал само святилище, видимое издалека…
– Да, словно с моря, – тихо согласился Валерий.
– …итак, мы будем находиться внутри святилища, но должны представить себя смотрящими на него издалека. Это… у меня это вызывает головную боль, – решительно закончил Максимий. Он прикоснулся ко лбу, словно для того, чтобы подчеркнуть эту боль. Пертений бросил на него косой взгляд.
Снова ненадолго все замолчали. Император посмотрел на Артибаса. Архитектор объяснил с неожиданным терпением:
– Он показывает нам Город, придавая ему очень большое значение. Сарантий, царь всех городов, слава мира, и в таком изображении присутствует святилище, как и должно быть, вместе с ипподромом, дворцами Императорского квартала, стенами со стороны суши, гаванью, кораблями в гавани…
– Но, – возразил Максимий, тыча пальцем вверх, – при всем уважении к нашему славному императору, Сарантий – слава этого мира, в то время как дом бога славит миры над этим миром… так должно быть. – Он оглянулся на патриарха в поисках одобрения.