Страница 13 из 15
Откуда Плетнев это знал? Все равно откуда, но знал наверное и предупреждал господина Арсена Люпена, чтобы тот поостерегся.
Почему предупреждал? С какой стати взял на себя миссию защитника? Все это было дико и непонятно, но еще более непонятными оказались следующие новости,
В команде корпуса прекратили увольнения и отпуска. Возможно, что в субботу и воспитанников не выпустят. Нет, совсем не из-за арсен-люпеновской истории, и Плетнев даже улыбнулся. Были другие, более веские основания, и, между прочим, соответственный приказ командующего Петроградским военным округом.
Завтра утром Плетнев уезжал в Гельсингфорс. Как так? Просто по собственному желанию переводился на действующий флот. В этом ему помог генерал-майор Грессер, а теперь он пришел просить помощи Бахметьева в другом деле.
Конечно, Бахметьев был рад помочь, но чем именно?
Вот чем: Плетнев уезжал утром и не имел возможности зайти к жене. Ну, прямо сказать, он с ней не был обвенчан, и его бы к ней не отпустили. А нужно было переслать ей кое-какие документы и деньги, чтобы впоследствии она могла поехать за ним. Может, господин Арсен Люпен согласился бы занести? Это близко, на Шестнадцатой линии.
На действующий флот Плетнев переводился неспроста - это было совершенно ясно. Не менее ясно было и то, что жена, которая не жена, была введена в разговор для отвода глаз. И, кроме того, пакет выглядел слишком объемистым для денег и документов.
Но он был так же аккуратно завернут и перевязан такой же смоленой ворсой, как тот, который Бахметьев накануне получил от Плетнева в столовом зале.
Услуга за услугу, и, принимая пакет, Бахметьев тоже сказал:
- Не беспокойтесь, об этом никто не узнает,
Понимал ли он, за какое дело взялся? Разумеется, да, однако довольно смутно. Что он мог знать о революции и революционерах?
С детства все представлялось сплошным злодейством, а вот двоюродный брат Миша был на редкость хорошим и веселым парнем, и вдруг оказался красным. Но его сослали на Сахалин, и о нем в семье не принято было говорить.
И в церкви корпуса, кроме черных с золотом досок "Смертью храбрых павшим в бою", были доски серого мрамора, посвященные "в мирное время погибшим при исполнении своего долга", И на одной из этих досок был список офицеров эскадренного броненосца "Князь Потемкин-Таврический".
Традиционная верность монарху. Отечественная война с немцами. Чепуха! Везде была сплошная глупость, и все на свете шло прямо к чертям собачьим. И брат Александр, честный офицер русской армии, задыхаясь, кричал: "Выродки и предатели! Все: царь, министры, командование! Они дождутся! Всем свернут шею!"
Может быть, они уже дождались. Слишком странен был разговор Плетнева, слишком много спокойной уверенности звучало в его голосе.
Как бы то ни было, он дал слово и теперь собирался его сдержать: на следующий же день пойти в отпуск и отнести пакет по назначению. Впрочем, больше делать было нечего. По каким-то соображениям сам Плетнев идти на квартиру к своей жене не хотел и подстроил так, что за него пришлось идти господину Арсену Люпену.
Ловко подстроил, ничего не скажешь, и Бахметьев покачал головой. Чтобы уволиться, существовал только один способ: утром пойти на амбулаторный прием, показать какой-нибудь зуб с дуплом и заявить о своем желании лечить его у частного врача.
По таким делам в город увольняли только два раза в неделю, по вторникам и четвергам, но следующий день был как раз четвергом, и подходящее дупло в зубе имелось.
Однако, несмотря на записку Оскара Кнапперсбаха, дежурный офицер лейтенант Птицын сомневался.
Чего ради он, сопля такая, дежурил через день и почему не хотел отпускать? Ссылался на то, что ему казалось, будто отпуска к зубным врачам временно были прекращены, и вообще крутил и путал. Неужели уже действовал тот приказ, о котором говорил Плетнев?
Пришлось разыскивать Ветчину и изображать перед ним смертельную зубную боль. Однако и это не помогло. Ветчина мямлил, смотрел не в глаза - в левый угол потолка, просил подождать, а пока что советовал пойти в лазарет к фельдшеру. Положить в дупло карболки - это отлично помогает.
- Есть, - ответил Бахметьев и, так как уже был в шинели, пошел прямо на парадную лестницу и в город.
В случае чего решил сказать, что, одурев от боли, все перепутал, а взять билет просто забыл. Конечно, это звучало не слишком убедительно, но не идти было невозможно.
На улице стояла оттепель. С моря порывами дул сырой ветер, и снег падал мокрыми, тяжелыми хлопьями. Было тревожно и нехорошо.
18
Дом был кирпичный, с огромной слепой стеной, возвышавшейся над соседними крышами. Двор - колодцем, с тяжелым запахом сырости. В полутьме черной лестницы, надрываясь, кричали коты.
Бахметьев дернул звонок, у квартиры номер сорок семь. Дернул, а потом спешно стал снимать белые перчатки. Нужно было выглядеть попроще.
- Кого? - спросил из-за двери высокий голосок.
- Лазаря Циммермана, - ответил Бахметьев, - часовщика.- Так его научил Плетнев и, если что случится посоветовал сделать вид, будто он принес часы в починку.
Если что случится, - и Бахметьев вдруг почувствовал, как у него забилось сердце.
- Кого? - повторил голосок на еще более высокой ноте.
- Часовщика Циммермана.
Дверь не отворилась. В припадке исступления наверху снова закричало кошачье трио, и нельзя было расслышать, что делалось в квартире. Наконец Бахметьеву надоело ждать, и он рванул звонок изо всей силы. Дверь раскрылась почти сразу, и на пороге оказался рослый, широкоплечий человек с темным лицом. Не отпуская ручки двери, он спросил:
- Кто вы такой?
- Мне нужно видеть часовщика Циммермана.- Внешне Бахметьев был совершенно спокоен, но в действительности сдерживался с трудом. Человек, открывший дверь, ему определенно не понравился. Он мог быть кем угодно.
Вероятно, и Бахметьев, в свою очередь, показался незнакомцу подозрительным. Он долго и недоброжелательно его разглядывал, но наконец сказал:
- Пойдем.
В закопченной кухне, прижавшись к стене, стояла маленькая девочка. На руках она, точно ребенка, держала полено, и по глазам ее было видно, что она тоже не верит Бахметьеву.
В коридоре стояла совершенная темнота. Идти пришлось ощупью. Скрипел пол, и за одной из дверей слышался какой-то шорох. Было смутно и даже чуть страшно, и в комнате, куда Бахметьев наконец попал, легче не стало.
Она была похожа на тюремную камеру: узкое окно, отсыревшие штукатурные стены, кухонный стол, табурет, железная кровать - и больше ничего. И рослый незнакомец вел себя, как тюремщик. Закрыл дверь, прислонился спиной и спросил:
- Что вам нужно от часовщика Циммермана?
Бахметьев, смерив его взглядом, улыбнулся. Наступление опять было лучшим видом обороны, и для начала этого дяденьку следовало срезать:
- А кто вы, собственно говоря, такой, чтобы задавать мне вопросы?
Теперь улыбнулся незнакомец. От улыбки лицо его стало совсем молодым и добродушным, но доверять выражению лица никак не годилось.
- Кто я такой?
- Вот именно. - И Бахметьев слегка кивнул головой.
- Я Лазарь Циммерман.
Чепуха. Часовщик Циммерман, судя по фамилии и профессии, должен был быть маленьким, сгорбленным евреем в очках. Дядя явно врал.
- Вы уверены в том, что вы Лазарь Циммерман?
Голос Бахметьева звучал совершенно ровно, но вид у него, вероятно, был в достаточной степени растерянный. Циммерман рассмеялся:
- Ладно. Вам что? Часы починить? Может, вас Семен Плетнев прислал?
Все это вовсе не было убедительным. Скорее даже тревожным. На всякий случай Бахметьев снял с руки часы-браслет.
- Пожалуйста. Иногда ни с того ни с сего останавливаются. Посмотрите, в чем дело.
- Слушайте, - ответил Циммерман. - Я в самом деле часовщик, и совсем не плохой. Я уже отсюда вижу, что часы ваши в полном порядке. - Покачал головой и снова тихонько рассмеялся. - я же грамотный, а у вас на фуражке написано; "Морской корпус". И неужели вы думаете, что я вас насквозь не вижу? - Открыл дверь и в коридор крикнул - Катерина! Катенька! К вам пришли.