Страница 4 из 22
Во сне открылись ворота, и Томмазо Кампанелла вскочил, чтобы войти в них. Но, открыв глаза, увидел перед собой кардинала в сутане с алой подкладкой, а шум "ворот", разбудивший его, был звукам захлопнувшейся двери в его камеру.
Что-то знакомое почудилось узнику в согбенной фигуре, опирающейся на посох.
- Джованни, мальчик мой! - сквозь слезы произнес Антонио Спадавелли.
Томмазо упал на колени, стараясь поцеловать иссохшую старческую руку.
- Отец мой! Учитель! Монсеньор кардинал!
- Встань, сын мой. Годы почти сравняли нас с тобой, и каждый из нас стал другому и сыном и отцом. Лишь одному богу известно, как переживал я твои мученья, стараясь хоть молитвою помочь тебе.
Томмазо встал с колен.
- Быть может, потому я и могу говорить: "Мыслю, следовательно, существую", - с горькою иронией произнес узник, потом пододвинул кардиналу табурет и сам присел на край тюремной койки.
- Да, ты мыслишь и, к счастью, существуешь. Воздаю должное твоей силе, в которую воплотилось желание господа спасти тебя. О мыслях же твоих я и хотел поговорить с тобой.
- Боюсь быть плохим собеседником. Эти стены за десятилетия отучили меня от общения с людьми.
- Но ты и мыслил и писал для них. Чего ж ты добивался, пытаясь доказать, что не напрасно получил имя КОЛОКОЛ?
- Учитель, вы услышали его звон, мой голос? Но мне вспоминать ваш голос - это воскрешать былое, переноситься в блаженные для меня дни детства, любви и свободы, в тепло семьи!
- Семья! Твой отец жестоко обвинил меня, - печально произнес кардинал. - Из-за твоего решения покинуть светский мир я, поверь мне, безвозвратно потерял тогда семью, ставшую мне поистине родной. С тех пор уже около полувека я одинок среди людей.
- Я тоже одинок, учитель, но только в каземате, - ответил узник. Семья! Как странно слышать! Хотя нет ничего для меня дороже образа моей матери, отец мой!
- Не только для тебя, - многозначительно произнес Спадавелли.
Томмазо поднял настороженный взгляд, представив себе, каков был его учитель-доминиканец пятьдесят лет назад.
Тот предостерегающе поднял руку.
- Да, да! Я относился к тебе как к сыну, боготворя твою мать, воплощавшую на земле ангела небесного. Но не смей подумать греховного! Память ее и для меня, и для тебя священна! И не нарушен мой обет безбрачья, данный богу. Однако, угадав в тебе вулкан, готовый к извержению, невольно сам же пробудив в тебе готовность встать на бой с всеобщим злом, я, каюсь, испугался и хотел спасти тебя любой ценой, об этом же молила меня и твоя мать.
- Спасти?
- В своей наивности неискушенного бенедиктинца я слишком полагался на высоту монастырских стен, стремясь укрыть за ними твой мятущийся неистовый дух, ибо любил тебя, быть может, даже больше, чем твой собственный отец.
- Укрыть меня в монастыре? Но разве это получилось?
- Конечно, нет! Нельзя в темнице спрятать Солнце!
- Вы верите, учитель, в мой факел, зажженный светилом?
- В твой Город Солнца? Тогда скажи мне прежде, что ты хотел в нем сказать?
- Учитель, позвольте мне прочесть сонет о сущности всех зол. Он вам ответит лучше, чем я мог бы сам сейчас придумать.
- Твои стихи я ценил еще в твоем детстве. Я выслушаю их и сейчас со вниманием.
Томмазо встал, оперся рукою о стол, глядя на пробившийся через зарешеченное окно солнечный луч я прочел:
Я в мер пришел порок развеять прах.
Яд себялюбья всех змеиных злее.
Я знаю край, где Зло ступать не смеет.
Где Мощь, Любовь и Разум сменят Страх.
Пусть зреют философы в умах.
Пусть Истина людьми так овладеет,
Чтоб не осталось на Земле злодеев
И ждал их полный неизбежный крах.
Мор, голод, войны, алчность, суеверье,
Блуд, роскошь, подлость, судей произвол
Невежества отвратные то перья.
Пусть безоружен, слаб и даже год,
Но против мрака восстаю теперь я.
Власть Зла сразить Мечтой я в мир пришел!
[Здесь и далее переводы. А. Казанцева.]
Кардинал низко опустил голову, задумался, потом обратился к узнику:
- Стихи твои, Томмазо, умом и сердцем раскалены. Но разве святая католическая церковь не борется со злом?
- Бороться с ним, монсеньор, мало, замаливая и отпуская грехи. Надобно устранять причины зла.
- Не те ли, что ты изложил в своем трактате "Город Солнца"?
- Я рад, учитель, что эти мои мысли знакомы вам.
- Тогда побеседуем о них. Начнем с мелочей.
- Истина не знает мелочей, учитель мой. Я с детства запомнил эти ваши слова.
- Джованни, мой Джованни! Твои воспоминания волнуют меня. Но "Город Солнца" написан уже не Джованни, а Томмазо.
- Томмазо Кампанеллой, помнящим заветы недавнего мученика Томаса Мора, монсеньор.
- Причислен он к святым и почитаем церковью. Итак, начнем хотя бы с места, где ты поместил свой Город Солнца. Оно ведь неудобно. У экватора еще ни один народ не достигал расцвета.
- Я думал, учитель, что культура не расцветала там не от того, что солнце в полдень жжет над головой, а потому, что неустраненные причины зла позволяли множиться порокам.
- Все это так, но разве не лучше поставить твой Город у моря при впадении рек, чтобы удобнее было сообщаться со всем миром? Купцы, торговля издревле способствовали распространению знаний.
- Мой Город, учитель, строит свою жизнь, не отказываясь от общения с другими народами, но не по их правилам. Выкорчевывая причины всех зол, мои солярии заинтересованы не столько в мореплавании и купле-продаже, не в обогащении при удачной торговле, сколько во всеобщем счастье, когда продаются не чужеземные товары, а каждый житель получает из городских богатств все потребное человеку, презирающему всякое излишество.
- Но кто же им предложит столько товаров?
- Никто, учитель! Они сделают их сами. Ведь трудиться будут все без исключения: ученый, жрец, ваятель, воин - все выйдут на поля или в мастерские для ремесел. Ведь если посчитать у нас богатства, которые создаются людьми низших сословий, но принадлежащие по праву собственности сильным, знатным и богатым, что тратят их на роскошь, пресыщение и войны, и если представить, что эти богатства распределены между всеми, то окажется, что бедных-то и нет совсем! И не от заморских купцов будет счастье у соляриев, а от их собственного труда.