Страница 13 из 52
Прозвенел звонок, в кабинет то и дело заглядывали без стука. Образовалось много свидетелей, в их числе учительница русского-литературы. Директору стало намного легче. Ничего не было; мальчик переутомился и бредил.
— Где я… — замотал головой Телегин. — Ничего не помню. Первый урок помню, второй помню, большую перемену… А после ничего не помню. Где был, что говорил… Это я вчера на катке сильно головой ударился.
— Пусть идёт домой, — сказал директор.
— Спа-асибо… — пробормотал Телегин. — Спасибо. Я посплю, и всё пройдёт.
Гусев и Берёзкина стояли у стенки напротив, их лица не предвещали ничего хорошего. Не говоря ни слова, все трое поднялись на чердак и забились в угол.
— На хрена ты так делаешь, — раздражённо сказал Гусев. — Нам надо вместе держаться, хотя бы первое время, чтобы не спятить. За такое морду надо бить.
Он сделал резкое движение, как будто бьёт, Телегин машинально дёрнул головой и ударился. На чердаке сделалось тихо, все смотрели.
— Эй, орлы, в чём дело? — пробасил старшеклассник.
— Я не бил, просто замахнулся, — поспешно объяснил Гусев.
— Они шутят, — повернулась Берёзкина и, прислонившись вплотную к Гусеву, схватила его за самое дорогое.
Гусев закричал и согнулся. Одновременно на всех этажах загремел звонок. Не сводя глаз со странной компании в углу, старшеклассники затушили окурки и удалились.
— На химию не пойду, — прошипел Гусев.
— Меня отпустили, — сказал Телегин, потирая ушибленную голову. — Между прочим, мог бы и ухом, шариком в смысле, долбануться. Тогда прощай детство. Спокойнее, интеллигентнее надо быть, товарищ Гусев.
— Не, ничего, если бы даже долбанулся, — мотнул головой Гусев, всё ещё не разгибаясь, — ухо защищает. Через ухо не раздавишь.
— В следующий раз я тебе точно что-нибудь раздавлю, — пообещала Берёзкина. — Подёргайся ещё. Короче говоря, если вы на урок не идёте, я тоже не останусь. Вам хорошо, в школе вы всегда были двое, особняком. А мои подруги такие дуры…
— Можно в кино пойти, — предложил Гусев. — В семидесятых было хорошее кино. И наше, и переводное. Дублировали так, что лучше оригинала. Жаль что сиськи-письки вырезали. Домой вообще не пойду; заставят заниматься на пианино с этой крысой, репетиторшей. Теперь я и сам её могу научить. Я свой портфель на чердаке спрячу, чтобы не таскаться.
— Я тоже спрячу, — сказал Телегин.
— А я свой возьму, — сказал Берёзкина. — У меня там вещи… Я ещё, может быть, в бассейн пойду. А пока да, в кино можно посидеть. Спокойно, в себя прийти.
7
Фильм действительно оказался очень хороший. Яркий, с потрясающими видами каньонов и прерий. Назывался «Золото Маккены». Кинотеатр «Ленинград» — самый большой в городе; именно здесь потом, в конце девяностых, открыли ресторан «Сталин».
Деньги на билет нашлись только у Берёзкиной, и оба кавалера плотно сели ей на хвост. Сначала посидели в буфете с пирожками, потом поиграли на первых примитивных автоматах, потом взяли по мороженому и пошли в зал.
Из трёх тысяч мест занято от силы тридцать. Три старушки, остальные прогульщики. Такая картина в зале на всех дневных сеансах. Сели в последний ряд, чтобы всех видеть, потому что волнение не покидало. Мальчики по бокам, девочка посередине. Сняли шапки, расстегнулись.
— Что тебя понесло на уроке? — спросил Гусев.
— Сам не знаю.
— Учебника не помнишь?
— Я всё помню. Всё, что прочёл. Про Пушкина не читал, скучно показалось.
— Ну и сказал бы, что не знаешь.
— Я в точности не знаю — чего я знаю, а чего нет. Вышел к доске и понесло.
— Ты в другой раз поосторожней, чтобы очень заносило. Как у директора?
О господи… Как у директора. Снова в памяти какая-то чертовщина, винт. Всё смешалось. Но, скорее всего, в реальности ничего страшного не случилось.
— Ничего страшного, — сказал Телегин.
— Я иногда воображал, как прихожу к своему директору увольняться. Ну, здесь, в «Сталине» в ресторане. А я его, гада, ненавижу.
Телегин прикрыл на мгновение глаза и представил на месте кинозала пафосный ресторан «Сталин». В своём директорском кабинете — сам Сталин. Очень холёный — во френче от кутюр, гладкое, здоровое лицо, нафабренные усы, вместо трубки — сигара.
— Ну, расскажи.
Гусев стал рассказывать.
— Захожу молча с папироской, сажусь в кресло, закидываю ноги на стол и стряхиваю пепел ему в кофе.
— А, хорошо. Он тебе говорит: «Что вы себе позволяете!»
— Нет. Он нажмёт кнопку, вызовет охрану и мне навешают.
— Ладно. До того, как сесть, ты, глядя ему в глаза, обрываешь провода и запираешь дверь на ключ.
— Вот это хорошо. Это мне нравится. Значит, он уже никого не может вызвать. Подхожу к нему — и по морде. Потом мордой об стол — хрясь, потом на пол и ногами…
— Погоди, ты рэкет или крутой герой?
— Я крутой герой. Типа, Стивен Сигал. Охрана ломает дверь, а я так спокойно носы плющу, руки ломаю…
Берёзкина, сидевшая между ними, подумала, что эти двое сорокалетних оборотней разговаривают как дети. Может, они всю жизнь такими и были?
— …Или нет, не так. Я вообще не из оркестра, я из полиции. А он, падла, сливает отходы в речку. Блин, я уже всё прочувствовал, как будто на самом деле. Смотри, сидят, прогульщики, они же вообще таких фильмов не видели.
— А я ещё круче, — придумал Телегин. — Я волк.
— Кто?
— Джек Николсон, оборотень. Кино такое «Волк».
— Точно, точно, помню, хороший фильм.
— Помнишь, у него появлялась такая особенная сила, как он прыгал.
— Метров на тридцать. У него все органы стали сильнее — зрение, слух, обаяние. Как у нас.
— Обоняние. В том-то и дело, я поэтому и говорю. Всё видится и ощущается совершенно по-новому, как у оборотня.
— Ну, обаяние, это тоже. Ты помнишь, какая тёлка на него запала?
— Мишель Файфер.
— Вот так. Она в конце тоже превратилась.
— А мы тоже такие.
— Мы такие. Давай Берёзкину покусаем.
Гусев с Телегиным зарычали и вцепились зубами в плечи её синтетической куртки.
Берёзкина дёрнула плечами и поморщилась. Несколько человек на рычание обернулись. Мальчики сели прямо и замерли.
— Придумай ещё что-нибудь, как ты увольнялся, — сказал Телегин.
Гусев протянул ноги, засунул руки в карманы.
— Тёлки из кордебалета. Они, твари, меня даже не стесняются. Заходишь в гримёрку — а там все голые… Ну, почти голые. Некоторые вообще без лифчиков. А если ты в форме оркестра — уже не человек. Вот если бы зайти в цивильном, скрипнуть лопатником…
Берёзкина презрительно хмыкнула, погас свет, стали смотреть кино.
Постепенно Киру невольно захватил сюжет. Ей очень захотелось, чтобы герой полюбил девушку, с которой попадает в передряги. Она подумала, что будь она на месте этой дамочки, легко бы окрутила красавца-ковбоя. Мужчины примитивны, они только думают, что сильны и упрямы. Интересно, а смогла бы она сейчас заставить бегать за собой его… Того самого, свою первую несчастную любовь, которая, как говорят, навсегда оставляет в сердце грусть.
Три раза в неделю Кира ходила на тренировки в бассейн. Потом, к концу восьмого класса, кто-то сказал, что фигура будет мужиковатой, и она бросила. А ходила только из-за одного взрослого парня, с которым здоровалась, но не знала его имени. Слышала однажды, как его окликнули по прозвищу — Акула. Она приходила, а его смена уже заканчивалась. Часто она приходила раньше, садилась на трибунах и смотрела, как он плавает баттерфляем. По советски стиль назывался «дельфин». Дельфин, Акула… В общем, можно понять: не могли же его назвать Дельфин, словно какого-нибудь изнеженного педераста. А плыл этот парень действительно как дельфин — сильно, грациозно… Плавать дельфином по-настоящему, красиво, дано не многим, даже очень хорошим спортсменам.
Кира почувствовала, что хочет видеть этого парня. Что она уже почти снова в него влюблена. По-детскому, без секса, когда сама не знаешь, чего хочешь, только чтобы он был рядом… Позвольте…