Полёты на метле

На столе главного врача вякнул телефон. Он сорвал трубку и по инерции рявкнул:

- Да! Я слушаю!

Но следующая его фраза прозвучала уже тоном ниже:

- Да... здесь... нет. Но позвольте, как это? Это черт знает что! Я буду жаловаться!

Телефонная трубка разразилась дразнилкой гудков. Врач оскалился и потряс трубку с жестоким наслаждением, как горло удавленного врага.

Потом изобразил ледяную улыбку и тихо сказал своим посетителям:

- Вон отсюда.

И что вы думаете? Они ушли! Так и пошли себе, как дуси!

А кстати, что там за бумажечку они хотели подсунуть Дару? Я, невидимая, заглянула через плечо старшего уполномоченного, который сжимал в руке влажный от его пота листок бумаги. Да-а... Полная индульгенция по форме: "Я, такой-то, претензий к таким-то не имею".

Испугались, значит. Ну как же, а вдруг их обвинят в доведении до самоубийства? Между прочим, весьма скоро они опомнятся и поймут, что бумажке этой, грамоте филькиной - грош цена. И единственное для них спасение - требовать от врача скрупулезного соблюдения одного крепко укоренившегося правила... Дело в том, что человека, спасенного после попытки самоубийства, ставят на учет у психиатра... А уж если им удастся сделать из Дарки патентованного психа, то... полная свобода действий. Можно не бояться никаких обвинений, можно, победно размахивая соответствующей бумажкой, требовать от лица общественности помещения поэта в специальное лечебное заведение, напирая на его опасность для окружающих. Соседи такое ходатайство подпишут, еще как подпишут... Соседям совсем нелишние три сотки сада возле дома Дарки.

Стоп. А ведь они чего-то такое говорили... насчет решеток на окнах...

Я бросилась обратно в клинику. Но Дара на месте не оказалось. Главного врача - тоже. Но с ним все более-менее ясно: срочно вызвали в горздравотдел. А вот куда девали Дарку?! Подать мне его немедленно!

И меня швырнуло, закрутило, перевернуло через голову и выбросило на желтый кафельный пол ванной - "помывочного пункта" психиатрического отделения клиники...

Бессильно свесив руки с набухшими венами, стоял посреди комнаты голый Дар. Казалось, уже ничто не интересует его в этом мире. Потухшими глазами смотрел он, как наполняется белая эмалевая купель - для крещения его в новую жизнь. Жизнь безнадежного психически больного. Толстая румяная санитарка пробовала воду локтем - точно как для младенца. Она обернулась, увидела меня и застыла с разинутым ртом. Потом быстро омахнулась крестным знамением. Ну этим нас не проймешь, тетенька!

Я крепко тряхнула Дара за плечо:

- Очнись! Ты меня узнаешь? Они тебя кололи? Отвечай! Хоть один укол успели сделать?

Дар с трудом разлепил ссохшиеся губы, улыбнулся жалко и прошептал:

- Оля... забери меня отсюда...

- Да конечно же, милый, за тем и пришла. Сейчас мы уйдем, Дарочка, потерпи, скоро все это кончится, все будет хорошо...

Я обняла его и осторожно подтолкнула к замазанному бедой волнистой краской окну. Щелкнули тугие шпингалеты, раскрылась рама. А за нею узорная решетка... Эстеты чертовы... А ведь не справлюсь сама.

- Дарочка, дай мне руку...

Он доверчиво протянул ладонь, глядя на свои растопыренные пальцы с любопытством идиота. Я крепко взяла его за руку, зажала в своей. И поднесла наши соединенные пальцы к железным прутьям решетки. Потек вонючий дым, закапал расплавленный металл. Соединенные наши руки - это, братцы, сила. Решетка вывалилась наружу.

Я заложила два пальца в рот и свистнула так, что листья посыпались с акаций больничного садика. Пусть еще спасибо скажут, что я им вообще этот желтый домик за высоким забором не разваляла.

Через несколько мгновений верная моя метла из омелы круто спикировала из поднебесья и зависла на уровне подоконника.

- Давай, Дар, садись... Не бойся...

А он и не думал бояться. Правда, сел по-дамски, боком. Ну, это с непривычки.

Напоследок я оглянулась на до смерти перепуганную санитарку. Она сидела на кафеле пола, зажав в руке мочалку и шевелила губами. Молитву вспомнила, что ли?

- А ты, тетенька, уходи отсюда. Коль еще молитву помнишь, так не место тебе тут.

Умница Стас - не закрыл окно в мансарде. Мне было бы несколько неловко приземляться во дворе с абсолютно голым Даром, а потом вести его по лестнице наверх.

Согласитесь, соседи могли не понять. А так нас никто и не увидел.

Я завернула Дара в одеяло, напоила горячим сладким чаем. Позвонила Стасу - пусть принесет какую-нибудь рубашку и штаны. К утру. И пусть Саньку приводит. Будем совет держать.

Я села рядом с Даром, обняла его голову, прижала к груди, шептала что-то, вязала слова бездумно - лишь бы голос мой звучал ровно и ласково, баюкая и успокаивая.

Он тыкался мне в шею жаркими сухими губами, всхлипывал и что-то бормотал, суетливо двигался, отыскивая удобное положение тела. Потом затих, прижавшись ко мне. Голова опущена, руки сложены у груди, ноги подобраны к животу... Поза младенца в чреве матери. Самая безопасная, бессознательно найденная поза...

Бедный мой, бедный... Я поцеловала зажмуренные веки. Дар вздрогнул. Потом тихо-тихо руки его поползли по моим плечам. Лицо окрасилось румянцем, затрепетали крылья ноздрей. Дар принялся исступленно целовать мои щеки, тыкаясь губами наощупь - глаз он не открывал. Его горячие пальцы мяли мои плечи, как глину, может быть желая вылепить из моего тела другое - любимое, памятное. Ведь глаз он не открывал... Да и вообще вряд ли сознавал, что делал.

Дрожащие руки Дара робко скользнули вниз и замерли, боясь окрика, а то и удара. Эх, дружочек... Это, пожалуй, единственное, что я сейчас могу для тебя сделать... Так бывает. Форма дружеской помощи, и это вовсе не цинизм. Мы ведь друзья. И не могу я отказать тебе в том, что тебе сейчас нужно, а у меня как раз имеется. Свинство это будет, и не по-дружески. Так что...

Дар ровно дышал у меня на плече, и лицо его было спокойным. А я снова не могла уснуть, лежала, глядя в потолок без мыслей, без надежды.

Перед рассветом небесная синева загустела, звезды вспыхнули ярче. С востока просочился свет, стал расти, шириться, наливаться яростным блеском. Кровавая заря. Это к ветру.

Я осторожно положила голову Дара на подушку и вылезла из-под одеяла. Пусть лучше он, когда проснется, не помнит о происшедшем. А то начнется... комплекс вины, угрызения совести, неловкости всякие.

Ему нужно хорошо поесть. Я приготовлю крепкий бульон, бифштекс с кровью. А еще полный стакан виноградного сока. И орехи.

В комнате послышалось движение. Я выглянула. Дар сидел на постели, завернувшись в простыню и недоуменно разглядывал стены моего жилища. Вид у него был совершенно здоровый, а глаза - определенно голодные.

- Привет! Завтракать будешь?

- И еще как буду... А где моя одежда? И как я сюда попал?

Я присела на край кушетки и взъерошила волосы Дара. Между пальцами шелковисто скользнула совершенно седая прядь.

- Ты, что ли, ничего не помнишь?

- Нет, ну почему... Ну, я... это... - и вдруг страшно смутился, покраснев кирпично, огнедышаще. - Я дурак, да, Оля?

- Это еще с чего?

- Я травился... пижон, мальчишка, ой, позорище... - Дар ткнулся носом в подушку и застонал.

- Брось, Дар. Бывает. Проехали. Захочешь - потом обсудим, годочков через пять. Сейчас, поверь мне, не стоит. Ну, а дальше что - помнишь?

- Дальше? Спуталось как-то. Отрывками - больница вроде... Я был в больнице?

- Был, был.

- В психушке? - вдруг с острым интересом спросил он и принялся рассматривать сгибы локтей, выискивая, очевидно, следы уколов.

- Ну, видишь ли... в психушке, можно сказать, тоже был...

- И что? Неужели меня выписали? А какое сегодня число?

- Не то чтобы выписали... Число сегодня третье. Только, знаешь, я подумала: ну чего тебе там делать? Ни родных, ни знакомых. Скучно. Вот я тебя и забрала.

Дар нюхом учуял приключение, глаза его заблестели, и он затормошил меня: