Страница 27 из 28
Я сделал движение рвануться за ними следом, задержать, сказать, договорить, исчерпывающее объяснение получить!.. Славка соскочил с постели.
- Не суетись! - сказал он. - Пойду Кларине твоей скажу, чтоб не волновалась там внизу. Радамантов этот, если и не отменил, то уж, по-моему, операцию твою отложил.
- Наверно, Славка прав, - поднялся и Юрка. - А я пойду жене позвоню, чтоб приезжала после обеда с машиной. Заодно и тебя подбросим, - сказал он Славке, догоняя его.
- Дело, - согласился тот. - Спасибо.
И они вышли. Я откинулся на подушку. Что-то менялось, но я не мог понять почему.
Первую разгадку я получил через несколько минут.
- Фу, ну и воздух у вас! Неужели проветривать нельзя? - раздался тихий голос, вежливый и добродушный. - Как ни отказывался, пришлось за палату взяться. А вообще-то я диагност. Укройтесь, а я немного окно приоткрою.
В палате стоял высокий полный мужчина в белом халате. Лицо его - да, как описать его лицо? - оно выражало отсутствие всякой страсти, всякой фанатической идеи, скорее благорасположение, было хорошо выбрито, благоухало одеколоном, щеки были полные и свежие. Он приоткрыл створку окна, причем прикрыл Пашу одеялом и заметил:
- Минутки на три, не больше, ладно, тезка? Меня Пал Палычем зовут, объяснил он всем. - А с твоим, тезка, делом я разберусь. Меня все равно на все консилиумы зовут. Ну вот, хоть дышать теперь можно...
Потом подошел к моей кровати.
- Главная проблема, конечно, с вами, Борис Григорьевич. Если вы позволите, я присяду на вашу кровать, чтоб не кричать.
Разумеется, я ему разрешил, удивляясь, но приятно удивляясь, что меня вдруг, наконец, начали звать по имени-отчеству. Это сулило и вправду благоприятную перемену в моем положении. Все так, но то, что я услышал, было как из прошлых времен:
- Ну начну с того, что, конечно, никакой операции... Я просмотрел все ваши анализы, записи специалистов, рентген, результат гастроскопии, температурный лист и как диагност могу сказать, что вам нужно прежде всего и только медикаментозное лечение. И скорее всего дома.
На мой вопрос-просьбу, нельзя ли разрешить жене снова посещать меня, чтобы ее пропустили, она внизу стоит, он тут же ответил согласием, заметив, что, как он понял, я многим обязан ей - она вовремя реанимацию потребовала, не оставила меня на ночную сестру, - ее уходу за мной, всем этим овсянкам, киселям, печенкам, а главное, улыбнулся он, внутренней поддержке. И вот тут-то и последовала какая-то несуразица, от которой я обомлел, первая версия смены политики по отношению ко мне.
Наклонился он доверчиво так ко мне, мол, понимаем друг друга, интеллигентные люди, и вдруг еле слышно шепнул:
- Раскрыли вредительскую группу, да-да, как в старые времена, во главе с Татем и Шхунаевым. Они говорят, что я был их третьей головой, но вы не верьте, я сам по себе. Вы если что, подтвердите, ладно? Медовой моя фамилия, фамилия у меня такая - Медовой, Пал Палыч. На них Сибилла Доридовна написала, раскрыла их преступную религиозно-сектантскую организацию. Мы вас отдаем вашей супруге. Но вы не должны никому-никому об этом!.. То есть в интересах следствия. Да и престиж, реноме, так сказать, больницы. - Говоря о реноме и неразглашении, он стал строг и серьезен. Даже тверд, сказал бы я.
Я невольно скривил рожу.
- Все понимаю, - возразил он. - Глупо, конечно, но вы сами всё понимаете, неровен час снова к нам в больницу попадете. Язва, она штука капризная и неожиданная. А сейчас я распоряжусь, чтоб супругу вашу к вам пропустили, а вам cito на гемоглобин сделаем. Если за восемьдесят перевалило, сразу завтра вас и выпустим. Или послезавтра. Чтоб старый Новый год дома встретили...
Он поднялся, такой высокий, полный, добродушный. Я бы даже сказал, элегантный, несмотря на свою полноту. Я ошалело посмотрел ему вслед.
Он тоже сумасшедший? Или это я сам все же схожу постепенно с ума?
Пришла незнакомая мне сестра, взяла кровь из пальца. Потом появился довольный Славка, как всегда подтягивая шаровары и обнажая в улыбке зубы-кукурузины. В правой руке он держал Кларинину сумку с продуктами. Поставил на тумбочку. И засмеялся уже в голос:
- Сейчас придет твоя. Увидела в коридоре Анатоль Алексаныча, как на него накинется! Прямо птица хищная! И когтит, и клюет. Думал - на куски разорвет. А он на цырлах перед ней стоит, только оправдывается, глазами хлопает да за бороду держится. Ни осанки, ни форсу.
- Так ты ей скажи, что его уже отстранили.
- Сам скажет. Думаешь, кому-нибудь охота такое выслушивать!
- А что она ему говорит?
- Да всё!
Вернулся довольный Юрка.
- Дозвонился. После обеда жена приедет. Иду назад, а мне Наташка глазки строит. "Пойдем, - говорит, - в перевязочную. Я тебе его обработаю". Да нет, ну ее! Надо дома сегодня чем-то отчитываться.
- Ничего, мужик молодой, отчитаешься! - хмыкнул Славка.
- Да вы, братья, сладко здесь живете, - вздохнул приблатненный. - Я вот шоферю, а и то не всегда получается. Один раз зато оттянулся на все сто! - Он гнусно улыбнулся, открыв золотые зубы. - Еду раз вечером, девица вдруг на дорогу выскакивает, останавливает, окраина, глухомань, темнота, пятиэтажки какие-то, овраг сбоку, а она перед машиной прыгает: "Помоги", - говорит. "Что надо?" - спрашиваю. А у нее отец помер, в гостях был и помер. А документы все в Клину, где он жил. Надо туда отвезти. "Помоги, - говорит, - что спросишь, заплачу". Поднялся я, оглядел, а он закостенел весь. Пришлось мертвяку поджилки подрезать, чтоб как живого рядом с собой усадить. Повез. Ее-то я сразу, как отъехали, трахнул, потом еще пару раз останавливался и натягивал. "Обещала - плати". Но довез, в полной сохранности, в комнату его занес. Денег, правда, с нее тоже стребовал. Все же работал, бензин тратил.
- Сволочь эти банки, тить, - ворчал в своем углу дед.
- Что творится! - прямо с порога начала распаленная Кларина. - Этот ваш святой Тать от всего отрекается. Даже будто не он иконостас клеил, а кто-то давно из больных. А голос у него такой тихий и вежливый, будто с прокурором говорит. И вообще он сожалеет, что не смог с Борисом Григорьевичем как следует о философии и литературе побеседовать. Чудеса!
- Где-то мент, значит, родился, - произнес приблатненный.
Кларина кивнула, как будто поняла его поговорку, и продолжила:
- А самое интересное, он уверяет, что больше не твой палатный врач, а потому всякую ответственность с себя за твое здоровье слагает. Что это значит? Ты как, милый? - Она склонилась надо мной. Поцеловала и принялась доставать из сумки продукты. - Что бы ни было, поесть все равно надо. Откуда силы иначе возьмутся.
- Обожди, - сказал я. - Это же всё его дела. - Я указал на Славку. - Он тут такую интригу провел!
- Да что я! - Славка прижал палец к губам, и я догадался: просил, чтобы я не рассказывал, что именно он сказал Сибилле, побоялся Кларину обидеть. Сменили, и слава Богу. Значит, домой скоро попадет.
- Да, - перебивая его, воскликнула Кларина, - я вчера наконец твоим друзьям-коллегам дозвонилась. Они так за городом десять дней и провели, как собирались. Помнишь, куда они нас на Новый год звали? Какое счастье все же, что мы не поехали! Не дай Бог с такой историей да еще в нашей провинции очутиться. Там бы мы тебя точно не вытащили!
- Что они сказали?
- Что могли сказать? Что придут сегодня. Спрашивали, нужно ли что. Интересовались, добралась ли я до главврача. А зачем? И без него все обошлось! Да и что я ему могла сказать? Спасите, я его люблю! Так, что ли? Станет он слушать бабьи причитания!
Положительно день был днем быстро меняющихся сцен. Не успела Кларина договорить последнюю фразу, как отворилась дверь и я услышал:
- Это точно, не будет. А вот нас послушал. - Слова эти произнес Лиса Алиса, вошедший в палату вместе с Котом Базилио. Несмотря на прозвище, Алиса был вполне мужчиной, да еще из удачливых. Был бородат, носил костюм и галстук. Кот обходился простым джемпером, обтягивавшим его толстое брюхо. И тоже с бородой. Прозвища свои они получили за свойственное им прохиндейство, сопровождавшееся тесной дружбой.