Бой

- Он ни за что не хотел идти, - сказал Борис. - Я насильно притащил его.

- Спасибо, - повторил Андрей.

Мимо прошли те двое знакомых Маши.

- Я хотел бы быть дирижером, - вдруг сказал Борис. - Замечательная это профессия.

Маша взяла Бориса под руку.

- Правда?

- Да. Только у меня совсем нет слуха.

Андрей улыбнулся.

- Я прочел вашу книгу, - сказал он.

- Так это вы и есть друг Бориса? - сказала Маша.

Андрей опять улыбнулся.

- Откуда вы знаете?

- Мне Борис говорил. Неужели вы тоже боксер?

- Да. Я занимаюсь боксом.

- Вы тоже учитесь?

- Нет. Я работаю на заводе. Я слесарем работаю.

- И вы любите бокс?

Андрей все время улыбался.

- Очень люблю. А вы не любите. Мне Борис говорил.

- Борис говорил?

- Да. А за Клаузевица вам тоже спасибо. Я многое понял, когда прочитал его книгу. О бое, о природе боя, о природе войны - все это здорово у Клаузевица. Боксеры...

- При чем тут боксеры?

- Как при чем? Почти все эти вещи прямо можно распространить на бокс. Смысл бокса...

- Никакого смысла! О каком смысле вы говорите? Какой смысл может быть в том, что люди разбивают друг другу носы?

Андрей улыбнулся.

Борису показалось, что Андрей улыбается немного снисходительно и говорит с Машей немного свысока. Борису стало неприятно это, хотя он считал, что прав Андрей, а не Маша, и во всем, что говорил Андрей, он был с ним согласен.

Спор о боксе продолжался. Андрей говорил спокойно, убедительно, ясно, а Маша горячилась. Борису никак не удавалось ничего сказать, Андрей и Маша говорили, как бы забыв о нем. Борис осторожно высвободил локоть - Маша все еще держала его под руку, - и Маша не заметила этого.

- Допустим, - говорила Маша. - Допустим, что бокс действительно вырабатывает некоторые волевые качества. Конечно, нужно обладать известной твердостью характера, чтобы ни с того ни с сего подставлять свою физиономию под удары. Ведь это больно?

- Больно, - сказал Андрей. Он все время улыбался.

- Ну, ладно. Но почему тогда не сделать проще: пусть человек, который хочет воспитать в себе эту самую твердость характера, пусть он сунет палец в огонь или еще что-нибудь в этом роде...

- Видите ли, - сказал Андрей. - Видите ли, вы совсем неправы. Вы говорите о твердости характера, и если иметь в виду только твердость, то, может быть, вы и правы. Но Клаузевиц, например, разделяет понятия о "твердости" и о "стойкости". Я вам покажу одно место.

Андрей раскрыл книжку. Маша пристально смотрела на него и хмурила брови. Борис тоже нахмурился.

- Маша, - сказал Борис тихо.

Маша вздрогнула, будто ее толкнул кто-то, и резко обернулась.

- Что? - сказала она.

- Вот. Нашел... - громко сказал Андрей. - "...Твердость означает сопротивляемость воли силе единичного удара, а стойкость сопротивляемость продолжительности натиска. Эти качества очень близки, и часто одно выражение употребляют вместо другого; однако нельзя не отметить заметного различия между ними: твердость по отношению к единичному сильному впечатлению может опираться только на силу чувств, стойкость же нуждается в большей мере в поддержке разума, так как она черпает свою силу в планомерности..." Вы напрасно думаете, Маша, что бокс похож на драку, на бессмысленное мордобитие. Конечно, боец часто злится во время борьбы, и чувства имеют значение, и настоящий боец всегда хочет расколотить противника. Но если боксер воспитал в себе волю бойца, настоящего бойца, то он сумеет, должен суметь проявить темперамент по-настоящему. Клаузевиц объясняет и это. Слушайте: "...Сильным темпераментом обладает человек, способный не только чувствовать, но и сохраняющий равновесие при самых сильных испытаниях, и способный, несмотря на бурю в груди, подчиниться тончайшим указаниям разума, как стрелка компаса на корабле, волнуемом бурей..." Правда, здорово сказано?

- Хорошо, - сказала Маша, - но...

- Погодите, - сказал Андрей. - Этими двумя фразами Клаузевица о стойкости сказано очень много. Это целиком распространяется и на бокс. Если вы захотите сравнить бокс с войной - а вы, очевидно, допускаете такое сравнение, иначе вы не дали бы боксеру Борису Горбову книжку "О войне" Клаузевица, - так вот, если сравнивать бокс с войной, то и получится, что боксерский бой подготавливает человека к войне и физически и, главное, морально. Ну, а если иногда из носу боксера льется кровь, то ведь ее гораздо меньше, чем на войне. И потом, почему нам нужно становиться какими-то пацифистами, или, черт его знает, вегетарианцами какими-то? Ничего страшного в синяке под глазом я не вижу. Ну, а насчет войны правильно, совершенно правильно. Я считаю бокс у нас прямой подготовкой бойца, бойца к настоящей войне. Подготовка эта хороша именно потому, что, кроме силы, бокс воспитывает волю. Волю к бою, волю к победе. Вот. Верно, Борис?

- Верно, - хмуро сказал Борис.

- Нет, неверно, - сказала Маша. Она даже топнула ногой. - Неверно, неверно, неверно! Вы очень ловко ввернули Клаузевица, которого вы, очевидно, выучили наизусть...

- Книжка хорошая, - улыбнулся Андрей. - Я внимательно прочел ее.

- Ну и прекрасно! Хвалю за усердие. Но поняли вы ее неверно и говорили неверно. Кончим спор. Надоело. Скажу только одно: бокс - это гадость, и вы целиком неправы. Если Клаузевиц больше ненужен, верните его.

- Сейчас, - сказал Андрей. Он не переставал улыбаться. - Только одну фразу прочту вам. Вот. Нашел: "...Сила характера обращается в упрямство всякий раз, когда сопротивление чужим взглядам вытекает не из уверенности в правильности своих убеждений и не из следования высшему принципу, а из чувства противоречия".

Маша вспыхнула и закусила губу.

- Вот книжка, - сказал Андрей. - Спасибо вам.

Маша взяла книжку.

- Пойдемте, - сказала она и попробовала мило улыбнуться. - Уже звонили.

Второе отделение концерта им не понравилось.

Машу пошли провожать оба - и Борис и Андрей. По дороге разговор не ладился. Шли почти все время молча. Прощаясь у подъезда своего дома, Маша сказала:

- Приходи, Борис. И вы приходите, Андрей. Спокойной ночи.

Маша ушла, помахивая книжкой.

Некоторое время Андрей и Борис шли молча. Потом Андрей сказал: