Страница 7 из 62
Капитан придирчиво осмотрел катер, погонял на различных режимах мотор, выключил его, тщательно вытер ветошью руки и сказал:
- Не линкор, конечно, но посудина стоящая!
Мы остановились на лужайке возле заставы и залюбовались окрестностями. Зелеными и густыми стали лесные чащи. На залитых солнцем полянах сочная трава вымахала чуть ли не по пояс. Серебрились озера, которых на острове было множество. Вокруг них росли прямые и островерхие ели. Они словно бы укрывали от глаз людских эти гранитные чаши, наполненные прозрачной студеной водой, богатые рыбой и дичью. Изгибался, будто о солнце терся, Финский залив и оттого блестел, смотреть было больно. Из морщин проливов высовывались нейтральные островки, то голые каменистые, то опушенные осокой и невысоким морским камышом. По краям облепили их крикливые чайки, издали похожие на пену прибоя.
Прискакали радостно возбужденные зенитчики. И такое удовольствие было написано на их лицах, так счастливо блестели глаза, что капитан Шведов не выдержал и шутливо заметил:
- Вы словно масленые блины. С голоду вас можно проглотить.
- Лучше давайте сварим на костре уху с дымком! - предложил я.
- Это мысль! - воскликнул капитан, потирая руки. Со мной согласились и артиллеристы.
С моряками нас связывало многое. Как только мы начали охранять границу, был составлен и утвержден нашим и морским начальством план взаимодействия и соответствующие сигналы. Мы помогали друг другу строить дзоты, отрывать окопы, щели и траншеи, охранять границу.
"Граница на замке". Пожалуй, всем знакомо это крылатое выражение. А что оно означает? К чему обязывает?
Граница на замке - это постоянная бдительность бойцов, находящихся в пограничном наряде; это продуманное до мелочей инженерно-техническое оборудование; это, наконец, доведенная до автоматизма выучка людей, помноженная на мужество и отвагу.
Граница на замке. Тишина такая, что в ушах звенит. Но тишина эта обманчива, враг хитер, с той стороны нас настороженно "шупают" самые совершенные оптические приборы.
Как серьезно, по-государстве иному, бойцы относились к охране границы! Как напряженно работал их ум!
Красноармейцы Бутов, Березко и Михайлов придумали безотказно действовавшую сигнализацию. Красноармеец Иванов предложил перекрыть вероятные подходы хитроумными ловушками. Сержант Синицын смастерил наглядные пособия...
За отличные показатели в службе, боевой и политической подготовке осенью 1940 года заставу наградили переходящим Знаменем Ленинградского пограничного округа. Лучшим красноармейцам М. Бутову, П. А. Войтенко, П. С. Иванову, П. Т. Калашникову и И. С. Семину было присвоено только что введенное тогда воинское звание "ефрейтор".
В ноябре из штаба отряда запросили, куда я намерен поехать в отпуск. Нелегко было мне ответить на этот вопрос...
Родился я в августе 1917 года в деревне Петровке, Бирилюсского района, Красноярского края, в семье бедного крестьянина. Отец Петр Андреевич умер, когда мне не было и года. Мать, оставшаяся с восемью детьми, несмотря на ее старания, не могла прокормить, одеть и обуть такую семью. Старшие братья и сестры пошли батрачить к кулакам, а меня отдали бездетным супругам Якову Леонтьевичу и Олимпиаде Сергеевне Грибановым. Мое усыновление они держали от всех в большой тайне. Естественно, не знал об этом и я. И не узнал бы никогда, если б не описка волостного писаря, который, как рассказывали люди, пил гораздо бойчее, чем водил пером. Оформляя мое усыновление, он изрядно напутал спьяну: отчество мне изменил, а фамилию оставил прежнюю. Когда настала пора призыва в Красную Армию и потребовались подлинные документы (до сих пор было достаточно выписок из подворной книги), я с изумлением узнал, что мои отец и мать, горячо любившие меня, оказывается, чужие мне люди...
Вскоре произошла встреча с родной матерью. Рано состарившаяся женщина с потрескавшимися мозолистыми руками прижала меня к себе и разрыдалась. А я не знал, что делать, как вести себя. Мать есть мать. Но встреча с нею, а потом с братьями и сестрами - Гавриилом, Алексеем, Февроньей, Анной, Варварой, Евдокией и Дарьей - не поколебала моей сыновней любви к приемным родителям. Я пронес ее через всю жизнь.
Яков Леонтьевич Грибанов прожил трудную жизнь. Он не умел ни писать, ни читать, но зато был прекрасным рассказчиком. Зимой к нам на огонек тянулись соседи. Соберутся, бывало, закурят самокрутки из ядреного самосада и просят:
- Расскажи, Яков Леонтьевич, как ты под началом Брусилова воевал.
Никогда не забуду я те зимние вечера. Именно тогда зародилась во мне тяга к армейской службе.
В 1929 году Яков Леонтьевич первым вступил в колхоз и начал работать в полеводческой бригаде. Он и раньше был песенник хоть куда, а тут во всю ширь развернулся. Какие концерты устраивал он в поле в обеденный перерыв или после окончания работы!
- Сколько мне сил колхоз прибавил! - от души говорил он, возвращаясь домой, и улыбался своей доброй лучистой улыбкой.
На меня приемный отец возлагал большие надежды.
- Мой сын должен быть самым ученым! - без тени улыбки говорил он и так же серьезно добавлял: - Вот как генерал Брусилов.
В Петровке была только начальная школа. Яков Леонтьевич и Олимпиада Сергеевна, как ни тяжело им было, по совету учительницы решили отправить меня в районный центр Бирилюссы, за пятьдесят километров.
Верно говорят, что мир тесен. Недавно я случайно узнал, что Ольга Ивановна Арбузова, моя первая учительница, уговорившая приемных родителей послать меня в школу-семилетку, и ее муж Александр Федорович Смельчаков живут в Костроме. Встреча с Ольгой Ивановной была для меня праздником. К тому времени она находилась на пенсии, нередко прихварывала. Я помог ей устроиться на лечение в московских клиниках, пожелал всего самого доброго, когда она, поправившись, уезжала к себе в Кострому...
В Бирилюсской семилетке я был ударником учебы. В дни каникул работал в колхозе и тоже добился звания ударника. В свободное время мы с Яковом Леонтьевичем ходили на охоту, за грибами, ягодами и кедровыми орехами. Несколько дней в тайге. Ночи у костра. Бесхитростные рассказы отца о службе в царской армии, о войне. Разве забудешь такое!..
Окончив семилетку, в 1935 году я поступил в Ачинское педагогическое училище. Скудной помощи Олимпиады Сергеевны (Яков Леонтьевич умер в 1934 году) и стипендии не хватало, я еле-еле сводил концы с концами, но не унывал.
Ачинское педагогическое училище - одна из кузниц учительских кадров Сибири. Годы прошли, а я хорошо помню директора - Исидора Антоновича Мейкшана, преподавателей - Анну Петровну Нестеренко, Михаила Ивановича Сизова, Ивана Павловича Астраханцева, Марию Яковлевну Субботину... Это они открыли перед нами, деревенскими парнями и девчатами, дорогу в большую жизнь...
* * *
Куда же ехать в отпуск?
Брат Гавриил, младший лейтенант, участник боев на Халхин-Голе, служил в те годы на Дальнем Востоке. Из последнего письма я знал, что у него гостила мать. И вот я решил вначале навестить их, а на обратном пути заехать к приемной матери и в Ачинск, где вместе с родителями жила Мария Козырева, девушка, с которой я дружил все годы, проведенные в училище, а когда уехал в Саратов - переписывался...
На заставу я вернулся вдвоем с ней, теперь уже Марией Ануфриевной Козловой. В Ачинске мы зарегистрировали свой брак, сыграли свадьбу, собрались в дорогу - все за одни сутки - и только в поезде, когда спало напряжение, почувствовали такую усталость, что заснули как убитые...
О нашем приезде на заставу первыми узнали зенитчики. Ряцков, Хромов и Чирков пришли с поздравлениями.
- Обошел ты нас, Андрей, - шутливо насупившись, сказал Хромов. Женился и даже на свадьбу не пригласил.
- Не все потеряно, друзья мои! - ответил я. - Остались считанные дни до Нового года. Вы женитесь, сыграем ваши свадьбы, заодно и мою продублируем. А сейчас давайте пить чай...
Политрук Орешков и старшина Горбанюк тоже возвратились из отпусков с молодыми женами. Лейтенант Мелехин приехал один.