Страница 9 из 105
Николай чуть смущенно улыбнулся и протянул ложку своей жене, которая, незаметно обтерев её платком, с брезгливой миной на лице, явившейся совсем невольно, зачерпнула из котла, где была похлебка с глухарем, съела и, негромко почмокав, кивнула одобрительно:
— А это ведь довольно вкусно! Как это мне раньше не удавалось попробовать столь отменного блюда.
— Потому, мамочка, что тебе никогда ещё не приходилось так много ходить по болоту, — со вздохом заметила Ольга, а Трофим Петрович лишь полупрезрительно хмыкнул и полез рукой в котел с зайчатиной.
Спали они на следующую ночь на полу, на каких-то вонявших кислятиной и плохо обработанной кожей шкурах, постеленных хозяином. Лишь Александре Федоровне досталась сбитая из плохо оструганных досок лежанка, сам же знахарь пошел почивать в сараюiшку, где у него было сено, заготовленное с осени для пойманной им в лесу одичавшей козы, околевшей отчего-то зимой. Уже вечером Трофим Петрович дал Алексею отвар каких-то трав и прошептал над мальчиком заговор, чем сильно и приятно поразил бывшую царицу, забывшую тут же, какую кару уготовил бы этот человек для её мужа, да и, возможно, для всех них.
— Какой он странный, жутко странный, — прошептала Анастасия, когда Романовы, помолившись перед сном, улеглись на шкуры. — Ему, видно, человека убить — все равно что комара, а вот взялся-таки лечить Алешу, не прогнал нас, накормил.
— Они все очень странные, эти русские, — вздохнула Александра Федоровна. — Я прожила в России больше тридцати лет, да так и не поняла, что это за народ. Ну и Бог с ними…
Больше они ни о чем не говорили, потому что тяготы минувшей ночи навеяли на них скорый сон. Только один Николай долго не спал. Из его головы не выходили слова Трофима Петровича о том, что у такого-де царя, как он, ремни из спины вырезать нужно. Николай давно знал, что его в стране многие не любили именно как царя, но чтобы нелюбовь могла выразиться в такой безобразной форме, он не подозревал. "Ну отречение, ну ссылка, ну заключение в крепости, расстрел, в конце концов, но чтобы так жестоко расправиться с помазанником Божьим — поразительно. Я, управляя Россией, думал, что понимаю народ, но, оказывается, я не знал о его истинном отношении к себе". Перекрестившись, он вскоре заснул, будучи очень недовольным собой.
Наутро Трофим Петрович засобирался. Отдал Николаю браунинг, свою «драгунку» с пачкой патронов, дал наставление Александре Федоровне, как врачевать «Сашку», сказал, что идет в город, чтобы «пользовать» людей, велел дожидаться его возвращения и с мешком, в котором лежали его лесные лекарства, пошел по тропинке в направлении, только ему одному и известном.
Две недели Романовы жили в лесной избушке, и Николай уже начал беспокоиться о том, что их хозяин не придет. Во-первых, он ждал от него вестей о положении в Екатеринбурге, который вот-вот должен был перейти в руки колчаковцев. Во-вторых, если бы он надумал выбираться из леса, то без подсказки лесного жителя это было бы трудно совершить. Его уже не страшило то, что Трофим Петрович может раскрыть его секрет, — слишком уж диким казался он, но Николай не мог быть уверен в том, что знахарю не придет в голову мысль передать «ахфицера», полковника, в руки чрезвычайки.
Но вот Трофим Петрович появился. Надо сказать, что за время его отсутствия девушки и даже Алеша, который, к великой радости матери, на третий день уже спокойно стоял на своей больной ноге, а на седьмой даже бегал, привыкли к своему лесному житью. Свобода, истинная свобода, безо всяких дворцовых условностей, которыми прежде была опутана их жизнь, очаровала детей бывшего императора, и они уже почти не замечали неудобств их лесной обстановки.
Трофим Петрович, желая, как видно, проявить себя радушным и хлебосольным хозяином до конца, принес из города пшеничной муки, цибик чаю и сахар, врученные ему за лечение больных, и, когда вечером сели ужинать, знахарь, видя удовольствие, с каким его постояльцы уписывали свежевыпеченный хлеб, говорил, ухмыляясь в бороду:
— Теперь ты, ахфицер, можешь в город идти, не тронут там тебя. Белые в городе. Ох и шерстят же они народ! Стреляют направо и налево. Кто с красными лямку тянул, не щадят, а тем паче потому лютуют, что, как сказывают, расстреляли большевики всю царскую семью и их прислугу…
— Как расстреляли? — опешил Николай.
— Да как, обычно, — равнодушно заметил Трофим Петрович. — Привезли их в Екатеринбург из Тобольска, а незадолго до того, как ушли из города большевики, кокнули они в подвале одного дома самого Николашку, жену его немку, которая во время войны Герману сахар посылала да на него шпионила, всех царевен и маленького царевича. Никого не пощадили, да и правильно сделали. Если б мне такое дело доверили, и у меня бы рука не дрогнула. Всех бы прикончил без жалости.
— Отчего же это вы, Трофим Петрович, такой безжалостный? Разве Романовы не люди? А ещё людей лечите. Христос же прощать велел… — очень тихо, не поднимая глаз, сказал Николай.
— Почему безжалостный, спрашиваешь? — уперев руки в столешницу, заговорил Трофим Петрович. — А царь-то к нам жалостлив был, когда на войну отправлял?
— Не царь вас на войну отправлял, а сложившиеся в стране и мире обстоятельства. Нужно было отечество защищать, вот вас и посылали на войну, — с какой-то холодной решимостью, но все так же тихо промолвил Николай, в то время как его дети замерли в ожидании какой-то беды, перестали есть, а Александра Федоровна умоляюще смотрела на мужа, желая остановить его.
— Ах, обстоятельства! А какие же такие обстоятельства заставили нашего царя грязного мужика в свою спальню допустить, конокрада, который с женой царской да с его дочками каждый день на постели валялся? Ведомо мне, какие тут обстоятельства, — коли у самого плохо мужские дела ладятся, так нужно помощника сыскать!
— Никогда Григорий Распутин не входил в царскую спальню! — отчеканил Николай, и все увидели, как перекосило его лицо от ярости и ненависти к этому человеку.
— А ты откуда знаешь, ахфицер, что не входил? — с куражом спросил Трофим Петрович, которому доставляло удовольствие спорить с полковником. С фонарем стоял или Николашка сам тебе о том доклад делал?
— Нет, не делал, просто я… и есть тот, кого ты называешь Николашкой, а это — моя супруга, бывшая императрица Александра Федоровна. Рядом с ней сидят наши дочери, великие княжны Татьяна, Ольга, Мария и Анастасия, а это — цесаревич Алексей, бывший цесаревич. Ты царского сына лечил…
Нет, не изумление, а какое-то раздумье нарисовалось на посконном лице Трофима Петровича. Его, казалось, не столько удивляло неожиданное превращение «ахфицера» в бывшего императора, сколько нерешенная задача: как же ему вести себя сейчас, после того как он так много посулил русскому царю.
— Выходит, врали люди, не расстреляли вас? — чуть ли не огорченно сказал хозяин.
— Получается, что врали, — кивнул Николай. — Спасли нас от расстрела.
Вдруг щеки Трофима Петровича раздвинула широкая улыбка:
— А не расстреляли, так и ладно, так и хорошо. Ешьте, пейте, да и спать ложитесь, а я на сеновал пойду, только «драгунку» свою с собой возьму. А то не ровен час…
И, сытно рыгнув, знахарь поднялся из-за стола да и вышел из избы.
— Ники, что же ты наделал, не мог сдержаться? Кого ты захотел разубедить, этого мужика? Я не пыталась возражать, когда меня поливали грязью великие князья, твои родственники, а перед этим быдлом ты решил раскрыть все карты. Как ты неосторожно поступил! — с плачем говорила Николаю Александра Федоровна, но он лишь сказал:
— Я защищал твою и свою честь, Аликс. Не мог же он в моем присутствии обвинять тебя и дочерей Бог весть в каких вещах.
— Папа, тебе нужно было его убить! — со слезами на глазах сказал Алеша, но Татьяна, отличавшаяся самообладанием, сказала так:
— Мы уже завтра утром должны будем уйти отсюда, покуда этот дикарь не попытался исполнить свою угрозу в отношении тебя, папа. Завтра же идемте в Екатеринбург, занятый Колчаком.