Арестант

Обнорский увидел себя на Домодедовском, у могильной плиты с гравировкой Капитан Новоселов Илья Петрович. 17.30.1962 — 25.08.1990. Почему так много мертвецов вокруг меня?

Почему погиб Назрулло? Илья? Почему погиб Женька Кондрашов?… Останься, Андрей, тебя ТАМ убьют…

Наверно, когда-нибудь убьют. Наверное — так… Меня уже много раз убивали. Меня убивали в ущелье под Гарисом. Тогда минометный осколок зацепил голову, и подполковник Громов штопал меня обычной портновской иголкой… Меня убивал капитан Кука в ста метрах от ворот советской сифары[8] в Адене. Меня убивали тунисцы в ночном Сук ас-Суляс[9]… И дома меня убивали не единожды. Последний раз в мае этого года… Господи, как давно!

Турбины несли «Боинг» над серыми облаками. Цвет облачности почти не отличался от цвета балтийской воды, мелькавшей в прорехах. Там, внизу, шел дождь. Штормило. Рыл винтами воду паром «Эстония». Через три недели он станет братской могилой. Курсы парома и самолета пересеклись… Обнорский вздрогнул. Он ощутил обжигающий холод воды, услышал вой сирены, крики.

Паром остался позади. В широком кильватерном следе плыли замерзшие люди в ярких спасательных жилетах… HELP!

Прошла по проходу шведская бортпроводница, посмотрела на странного русского с белой полоской шрама на неживом лице… Спит. Она ошиблась, Андрей не спал. Он медленно всплывал со дна самого глубокого в мире колодца, который называется память. Он был уже у поверхности, он видел свет. Он задыхался. И понимал — не выбраться. Не выбраться из этого бункера. Там, за стальной дверью, его ждали боевики Черепа. И сам Череп с пулей в сердце. И Пыха, которого Андрей убил ударом шариковой ручки в горло… Они ждали его за стальной дверью.

Не выбраться, шептал Андрей разбитым ртом, и обломки передних зубов царапали десны. Он не ощущал этой боли. Он уже не ощущал никакой боли: ни сломанной голени, ни жжения сидящей под ключицей девятимиллиметровой пээмовской пули, ни сломанных ребер… Обнорский видел себя со стороны, окровавленного, почти безумного, словно в тяжелом приступе папатачи[10].

Он попытался сконцентрироваться, проанализировать те события, которые привели его сюда. Мысли плыли, звучали чьи-то голоса, мелькали лица. В большинстве хорошо знакомые, но он их не узнавал. Пока не высветилось в темноте лицо Кати. Стоп, сказал он себе. Вот с Кати-то все и началось… С их случайного знакомства, с ее желания отомстить Антибиотику за смерть обоих Адвокатов — Белого и Черного. С желания отомстить за своего нерожденного ребенка. Катерине хотелось отомстить, и Андрей встал с ней рядом. Попытка физического уничтожения Антибиотика в ноябре девяносто третьего закончилась неудачей, повлекла за собой смерть других людей. Иногда и совсем невиновных…

А случайная встреча Катерины и Андрея переросла в любовь.

Ман Джадда-ваджадда[11]…

Их объединила любовь и… ненависть к господину Говорову — Антибиотику — питерскому крестному отцу. Вот на этой-то чудовищной основе и образовался союз бандитки-миллионерши и шизанутого журналиста. Так определил это явление сам Обнорский.

Он предложил убрать Антибиотика по-умному, стравив его с другими хищниками. Если бы он знал тогда, сколько на самом деле будет и крови, и стрельбы! Спланированная Андреем сложная многоходовая операция-капкан казалось им с Катериной продуманной, логичной, беспроигрышной. Нет… не так… Конечно, они понимали, что все гораздо сложнее, что успех ничем не гарантирован и не может быть гарантирован. И, тем не менее, они решили рискнуть. Многоходовка бандитки-миллионерши и шизанутого журналиста предусматривала поставку в Петербург из Швеции партии водки «Абсолют». Сделка, даже проведенная законно, принесла бы огромную прибыль. Но в традициях отечественного бизнеса постсоветского времени честная деятельность не предусматривалась вовсе. Этому способствовала безумная налоговая политика государства с одной стороны и полная беспринципность, жадность, всеядность продажных госчиновников с другой. Да и сами бизнесмены — зачастую вчерашние комсомольские и партийные деятели — особо высокой моралью не отличались. Они мгновенно усвоили все законы барыжно-криминального мира и с необычайной лихостью начали кидать, обувать и разводить. В этой новорусской клоаке напрочь исчезло понятие порядочный человек. Его заменило слово лох. С веселым комсомольским огоньком шустрые ребята в малиновых пиджаках рванулись кидать и партнеров, и конкурентов. Ты комсомолец? — Да! — Давай не расставаться никогда! Ах, как шуршали еще недавно запретные баксы! Они же — грины. Они же — зелень. Они же — бакинские… А на деревянные пусть живут лохи… Ну что, совок, бабулек нет? А ты втюхай ваучер, аккурат заработаешь на «Рояль». Гы-гы-гы…

Андрею была известна алчность Антибиотика, поэтому он был уверен, что все получится как надо. Он нисколько не сомневался, что груз «Абсолюта» постараются пустить леваком, не уплачивая налогов и таможенных пошлин. И оказался прав — так все и вышло. Фирма, через которую ввезли в Россию контейнеры со шведской водкой, не устояла перед искушением. Вот тут-то Андрей и включил в дело Антибиотика. Ненавязчиво — тактично-случайно! — он подсунул информацию о левой водке Виктору Палычу. И здесь расчет оправдался — люди Палыча мигом просекли тему: водка левая? Левая. Значит, если ее элементарно украсть, в милицию никто обращаться не будет.

И они ее украли. С территории порта по поддельным документам вывезли двадцать пять контейнеров товара! Большой завертелся шухер, тяжелый, нервный… Но если до этого момента все теоретические построения Обнорского оправдывались, то после похищения водки все пошло вразнос. Он пытался управлять ситуацией из-за кулис. Однако череда случайностей, ошибок, опрометчивых действий с обеих противоборствующих сторон мгновенно сделала ситуацию неуправляемой. Сумма похищенного затмевала разум.

Загремели выстрелы, пролилась первая кровь. А дальше уже события развивались стремительно, страшно и необратимо.

Ошибки совершали все участники драмы. Все. И Андрей Обнорский не стал исключением. Его вычислили, заманили в ловушку и стали выбивать из него информацию классическими методами гестапо. Андрей, в принципе, был обречен. Его спасла воля, спецназовская закалка, полученная еще в Йемене, и профессиональная работа ребят из пятнадцатого отдела питерского ОРБ. Обнорский убил двух боевиков и начальника контрразведки Антибиотика по кличке Череп. Это ничего не меняло… он оказался в ловушке: и бандиты не могли выкурить его из бетонного бункера, и он не мог выйти наружу. Когда сотрудники ОРБ установили подвал, где люди Черепа пытали Обнорского, жизнь в нем еле теплилась: проникающее пулевое, многочисленные ушибы и переломы, травмы головы. Медики в ВМА сами удивились тому, что смогли спасти журналиста. Качество и количество ран и травм казались критическими. А он выжил.

В госпитале Андрей провел больше двух месяцев. Иногда он впадал в состояние жесточайшей депрессии, замыкался в себе. В Питере стояло жаркое, засушливое лето. С помпой прошли Игры Доброй Воли… Андрей Обнорский не замечал этих событий. Сначала он не замечал вообще ничего — полз по нейтральной полосе между жизнью и смертью. Изредка вспыхивали осветительные ракеты над головой, выхватывали разрозненные эпизоды прошедших событий. Драматических, жестоких, кровавых. Специалисты ВМА все же вытащили журналиста с проклятой нейтралки на территорию, обозначенную словом Жизнь. Срастили перебитую голень, сломанные ребра, но не могли заставить забыть. Депрессия давила, как бетонный свод того бункера… Перелом произошел, когда из Стокгольма прилетела Рахиль Даллет — Кат. После этого Андрей пошел на поправку. Самым лучшим средством психотерапии стал подаренный Катей сотовый «Эриксон». Они разговаривали теперь часто и подолгу. Если бы Обнорскому пришлось самому оплачивать эти разговоры… нет, это не для российского журналюги.

8

Сифара — посольство (арабск.).

9

Сук ас-Суляс — вторичный рынок (арабск.).

10

Папатачи — лихорадка. Сопровождается бредовым состоянием.

11

Кто искал, тот нашел (арабская пословица).