Арестант

Никита Кудасов этого репортажа не видел. РУОП в те дни пахал как никогда. В городе проходили массовые задержания бандитов. ОМОН шерстил кабаки, казино и прочие злачные заведения. Кто-то, конечно, попадался, но серьезные люди в эти дни вели себя осмотрительно. Попадалась всякая шелупень: отморозок с гранатой, салажонок с самодельным пистолетиком, угонщик, беглый химик. Как всегда, при подобных ювелирных операциях под раздачу попадали случайные посетители ресторанов. Если бы работу ОМОНа оценивать по зуботычинам, ушибам, сломанным ребрам… о, действительно эффективная работа!

В общем, шла обычная работа. Правда, осложненная нездоровой обстановкой ажиотажа. Кто-то, конечно, под шумок зарабатывал очки, набирал политический вес, со всей силой праведного гнева обрушиваясь и на РУОП, и на прокуратуру, и на власти. Власти, со своей стороны, давили на руководство ГУВД. Руководство, по нисходящей, снимало стружку с офицеров рангом и званием пониже… Вся настоящая пахота шла на земле, как говорят опера. Вот они-то и пахали. Получая при этом выговоры, намеки о неполном служебном, зарабатывая язвы и инфаркты, набивая мозоли от многочасовых обходов в поисках возможных свидетелей. В первые дни после катастрофы шестого сентября Кудасов, Резаков и остальные сотрудники пятнадцатого отдела РУОП спали в лучшем случае часов пять в сутки. Никита Никитич пытался добиться санкций на задержание Антибиотика. В прокуратуре он отклика не нашел. Более того, ему ясно намекнули: работать надо лучше, товарищ подполковник. Вы вон в июне упекли господина Говорова в СИЗО… а теперь что? Надо выносить постановление о приостановлении. Тогда у вас, кстати, и свидетели были. А теперь что? Одни предположения…Работать надо лучше!

Формально все это звучало убедительно. Правильно звучало… Но Кудасова не отпускало ощущение бреда. Двадцать три застреленных, зарезанных, забитых бейсбольными битами молчали. И смотрели страшными глазами.

Коммерсанта Говорова показали по городскому телеканалу. Он рассказал о создании им фонда для детей-инвалидов. Сумма пожертвований Палыча на фонд производила впечатление. Забота о детях — тем более… Никита Кудасов знал, в чей карман текут деньги, которые выпрашивают малолетние нищенствующие инвалиды. Знал, что их почти не кормят для придания более жалобного вида. Знал, что их подсаживают на наркоту. Чтобы держать в еще большей зависимости. Знал, что бывает с теми, кто утаивает выручку… Во время телебеседы Виктор Палыч держал в левой руке Библию.

Впервые в жизни Никита Кудасов пожалел, что пресек покушение на Антибиотика в ноябре девяносто третьего. Ребята повязали киллера-профессионала за несколько минут до выстрела. Вадим Резаков предлагал ему не мешать, дать возможность выстрелить. А профессионал с карабином СКС на дистанции пятьдесят метров промаха не делает… Никита категорически отказался. Сейчас он подумал: а может, прав был тогда Вадим? Если бы ты, подполковник, поступил не по закону, а по совести, двадцать три человека, возможно, были бы сейчас живы…

— А что вы, Виктор Палыч, можете сказать по поводу слухов о вашей причастности к некоторым… э-э-э… криминальным разборкам в нашем городе, которые имели место в последнее время? — спросил телеведущий, глядя на Антибиотика преданными глазами.

— Грустно, — строго ответил Палыч. — Печально, когда сотрудники правоохранительных органов становятся пешками. Становятся слепым орудием в руках нечестных людей. Слава Богу, работники прокуратуры и суда разобрались со сфабрикованным против меня делом. С Божьей помощью я снова на свободе. Дело прекращено… И думаю я, всем воздастся…

Палыч строго посмотрел на ведущего. Тот энергично кивнул: конечно, воздается!

— …всем воздается по заслугам. И коррумпированным сотрудникам милиции, и продажным журналистам.

Палыч снова строго посмотрел на ведущего. Тот снова энергично кивнул: ух, как воздается продажным! Себя он к продажным журналистам не относил.

Никита Никитич вдруг подумал: Обнорский. Андрюха Обнорский. Как же я о нем-то забыл? Ведь это именно его имел в виду Антибиотик, когда угрожал коррумпированным ментам и продажным журналистам. Кудасов быстро набрал номер Андрея. После шестого гудка положил трубку. Похоже, Андрюха еще в Швеции. Если бы вернулся, позвонил бы обязательно.

Никита выключил телевизор. Антибиотик исчез. Вот как здорово, подумал подполковник. Нажал кнопку — и нет человека. Исчез, растворился, пропал… Именно так ОНИ и делают. Только вместо кнопки телевизора нажимают на спуск автомата, пистолета или обреза. Или выдергивают чеку морально устаревшей и снятой с вооружения РГ-42… А у тебя такого права нет. Ты — мент, представитель закона. Того самого закона, который громогласно декларирует презумпцию невиновности. И даже когда ты сам, и все твои коллеги, и судьи, и прокуроры, и любой житель областного городка Санкт-Петербург точно знаете: вот это бандит и убийца… Даже в этом случае требуется сначала собрать доказательства и улики. А Палыч будет убивать. И запугивать. В том числе — с телеэкрана. И тысячи (нет — десятки, сотни тысяч телезрителей!) еще раз убедятся во всемогуществе Палыча: из тюрьмы вырвался, с непокорными разобрался и ментов с экрана телевизора предупредил.

…Да, Андрюхе определенно грозит серьезная опасность, снова подумал Кудасов. Пока он в Швеции — ничего. Навряд ли они рискнут проводить операцию на чужой территории. Но вот когда он вернется… Никита с сомнением посмотрел на телефон. Потом снял трубку и снова набрал номер Обнорского.

— Але, — сказал хриплый и пьяный голос.

— Извините, — буркнул Кудасов. — Я, кажется, не туда…

— Никита! Это ты, Никита?

Значит, вернулся. Значит, еще одной головной болью у подполковника Кудасова больше. С очень высокой степенью вероятности вырисовывается двадцать четвертый труп. Причем в отличие от бандитов, погибших в разборках, речь идет о человеке, близком по духу. Можно сказать, о друге.

— Это ты, Никита?

— Я, Андрюха, я. Как ты, варяжский гость?

— А я, видишь… пью, — нетвердо произнес журналист.

— Вижу, — глухо отозвался подполковник. — Давно пьешь?

— Не… второй день.

— А когда вернулся?

— Вчера, кажется… или сегодня…

— А кто знает, что ты вернулся? — быстро спросил Кудасов.

Он уже прикидывал, где лучше спрятать на какое-то время журналиста, какие следует предпринять первоочередные шаги. У приличного опера всегда есть в запасе варианты.

— А хер его знает, кто знает.

— Хороший ответ, — сказал Кудасов самому себе.

— Никита, — сказал Обнорский, — я слабак и неудачник.

Похоже, с прекрасной шведкой поссорились, довольно правильно поставил диагноз подполковник.

— Нет, — жестко сказал он. — Ты не слабак и не неудачник. Ты нормальный мужик в очень сложных обстоятельствах. В трудных, но не безнадежных, Андрей.

— Ты про Антибиотика? — неожиданно твердым голосом спросил журналист.

— Слушай меня внимательно, Андрей. Во-первых: не пить. Во-вторых: дверь никому не открывать. В третьих: завтра утром приеду, поговорим. Откроешь только мне. Запомни: только мне лично. Если придет кто-либо от моего имени — не открывать. Будильник заведи на шесть. Понял?

— Ну, понял, — нехотя отозвался Обнорский.

— Повтори, пожалуйста.

— Много не пить…

— Не много не пить, а вообще не пить, Андрей. Понял?

— Понял… дверь никому, кроме тебя, не открывать. Будильник на шесть.

Вроде бы ничего, соображает, — подумал Кудасов с облегчением.

— Ладно, — сказал он. — Тогда до завтра. Подполковник страшно устал. Ему казалось: уснет, как только доберется до койки. На самом же деле он около часа пролежал без сна.

Обнорскому снились странные сны. Тревожные, неопределенные… Он был реалист, в экстрасенсов, гадания-предсказания и прочее не верил. Он воспитывался в советское время в нормальной семье. Естественно, он был реалист… с невероятным налетом идеализма и цинизма. Такой интересный сплав могла дать, пожалуй, только советская школа и советский вуз в сочетании с организацией по кликухе ВЛКСМ.