Дом без номера

- Иди к раненым, - сказал Ивашин.

- Я же не умею за ними ухаживать, - сказал Селезнев.

- Иди, - сказал Ивашин.

- Да они все равно без памяти.

Ивашин приказал Фролову сложить мебель, дерево, какое есть, к окнам и к двери дома.

- Разве такой баррикадой от них прикроешься? - сказал Фролов.

- Действуйте, - сказал Ивашин, - выполняйте приказание.

Когда баррикада была готова, Ивашин взял бутылку с зажигательной смесью и хотел разбить ее об угол лежащего шкафа. Но Фролов удержал его:

- Бутылку жалко. Разрешите, я ватничком. Я его в масле намочу.

Когда баррикада загорелась, к Ивашину подошел Савкин:

- Товарищ командир, извините за малодушие, но я так не могу. Разрешите, я лучше на них кинусь.

- Что вы не можете? - спросил Ивашин.

- А вот, - Савкин кивнул на пламя.

- Да что мы, староверы, что ли? Я людям передохнуть дать хочу. Немцы увидят огонь - утихнут, - рассердившись, громко сказал Ивашин.

- Так вы для обмана? - сказал Савкин и рассмеялся.

- Для обмана, - сказал Ивашин глухо.

А дышать было нечем. Шинели стали горячими, и от них воняло паленой шерстью.

Пламя загибалось и лизало стены дома, высунувшись с первого этажа. Когда налетали порывы ветра, куски огня уносило в темноту, как красные тряпки.

Фашисты были уверены, что с защитниками дома покончено, и расположились за каменным фундаментом железной решетки, окружавшей здание.

Вдруг из окон дома, разрывая колеблющийся занавес огня, выскочили четыре человека и бросились на фашистов. Фролов догнал одного у самой калитки и стукнул его по голове бутылкой. Пылая, гитлеровец бежал еще некоторое время, но скоро упал. А Фролов лег на снег и стал кататься по нему, чтобы погасить попавшие на его одежду брызги горючей жидкости.

Лежа у немецкого пулемета, Савкин сказал Ивашину:

- Мне, видать, в мозги копоть набилась, такая голова дурная!

- В мозг копоть попасть не может, это ты глупости говоришь, - сказал Ивашин.

На улицу выполз Селезнев, поддерживая здоровой рукой Тимкина.

- Ты зачем его привел? - крикнул через плечо Ивашин.

- Он уже поправился, - сказал Селезнев. - Он у меня за второго номера сойдет. Нам все равно лежать, а на вольном воздухе лучше.

И снова под натиском фашистов защитники дома вынуждены были уйти в выгоревшее здание. На месте пола зияла яма, полная золы и теплых обломков. Бойцы стали у оконных амбразур на горячие железные двутавровые балки и продолжали вести огонь.

Шли шестые сутки боя. И когда Савкин сказал жалобно, ни к кому не обращаясь: "Я не раненый, но я помру сейчас, если не засну", никто не удивился таким словам. Слишком истощены были силы людей.

И когда Тимкин сказал: "Я раненый, у меня нога болит, и спать я вовсе не могу", тоже никто не удивился.

Селезнев, которому было очень холодно, потому что он потерял много крови, сказал, стуча зубами:

- В этом доме отопление хорошее. Голландское. В нем тепло было.

- Мало ли что здесь было, - сказал Фролов.

- Раз дом исторический, его все равно восстановят, - сердито сказал Савкин. - Пожар никакого значения не имеет, были бы стены целы.

- А ты спи, - сказал Тимкин, - а то еще помрешь. А исторический или какой - держись согласно приказа, и точка.

- Правильно, - сказал Ивашин.

- А я приказ не обсуждаю, - сказал Савкин. - Я говорю просто, что приятно, раз дом особенный.

Четыре раза фашисты пытались вышибить защитников дома и четыре раза откатывались назад.

Последний раз фашистам удалось ворваться внутрь. Их били в темноте кирпичами. Не видя вспышек выстрелов, фашисты не знали, куда стрелять. Когда они выскочили наружу, в окне встал черный человек. Держа в одной руке автомат, он стрелял из него, как из пистолета, одиночными выстрелами. И когда он упал, на место его поднялся другой черный человек. Этот человек стоял на одной ноге, опираясь рукой о карниз, и тоже стрелял из автомата, как из пистолета, держа его в одной руке.

Только с рассветом наши части заняли заречную часть города.

Шел густой, мягкий, почти теплый снег. С ласковой нежностью снег ложился на черные, покалеченные здания.

По улицам прошли танки. На броне их сидели десантники в маскировочных халатах, похожие на белых медведей.

Потом пробежали пулеметчики. Бойцы тащили за собой саночки, маленькие, нарядные. И пулеметы на них были прикрыты белыми простынями.

Потом шли тягачи, и орудия, которые они тащили за собой, качали длинными стволами, словно кланяясь этим домам.

А на каменном фундаменте железной решетки, окружавшей обгоревшее здание, сидели три бойца. Они были в черной, изорванной одежде, лица их были измождены, глаза закрыты, головы запрокинуты. Они спали. Двое других лежали прямо на снегу, глаза их были открыты, и в глазах стояла боль.

Когда показалась санитарная машина, боец, лежавший на снегу, потянул за ногу одного из тех, кто сидел и спал. Спящий проснулся и колеблющейся походкой пошел на дорогу, поднял руку, остановил машину. Машина подъехала к забору. Санитары положили на носилки сначала тех, кто лежал на снегу, потом хотели укладывать тех, кто сидел у забора с запрокинутой головой и с глазами, крепко закрытыми. Но Ивашин - это он останавливал машину - сказал санитару:

- Этих двух не трогайте.

- Почему? - спросил санитар.

- Они целые. Они притомились, им спать хочется.

Ивашин взял у санитара три папиросы. Одну он закурил сам, а две оставшиеся вложил в вялые губы спящих. Потом, повернувшись к шоферу санитарной машины, он сказал:

- Ты аккуратнее вези: это, знаешь, какие люди!

- Понятно, - сказал шофер. Потом он кивнул на дом, подмигнул и спросил: - С этого дома?

- Точно.

- Так мы о вашем геройстве уже наслышаны. Приятно познакомиться, сказал шофер.

- Ладно, - сказал Ивашин. - Ты давай не задерживай.

Ивашин долго расталкивал спящих. Савкину он даже тер уши снегом. Но Савкин все норовил вырваться из его рук и улечься здесь, прямо у забора.

Потом они шли, и падал белый снег, и они проходили мимо зданий, таких же опаленных, как и тот дом, который они защищали. И многие из этих домов были достойны того, чтобы их окрестили гордыми именами, какие носят боевые корабли, например: "Слава", "Дерзость", "Отвага" или - чем плохо? "Гавриил Тимкин", "Игнатий Ивашин", "Георгий Савкин". Это ведь тоже гордые имена.

Что же касается Савкина, то он, увидев женщину в мужской шапке, с тяжелым узлом в руках, подошел к ней и, стараясь быть вежливым, спросил:

- Будьте любезны, гражданочка. Вы местная?

- Местная, - сказала женщина, глядя на Савкина восторженными глазами.

- Разрешите узнать, кто в этом доме жил? - И Савкин показал рукой на дом, который они защищали.

- Жильцы жили, - сказала женщина.

- Именно? - спросил Савкин.

- Обыкновенные русские люди, - сказала женщина.

- А дом старинный? - жалобно спросил Савкин.

- Если бы старинный, тогда не жалко, - сокрушенно сказала женщина. Совсем недавно, перед войной построили. Такой прекрасный дом был! - И вдруг, бросив на землю узел, она выпрямилась и смятенно запричитала: - Да, товарищ дорогой, да что же я с тобой про какое-то помещение разговариваю, да дай я тебя обниму, родной ты мой!

Когда Савкин догнал товарищей, Ивашин спросил его:

- Ты что, знакомую встретил?

- Нет, так, справку наводил...

Падал снег, густой, почти теплый, и всем троим очень хотелось лечь в этот пушистый снег - спать, спать. Но они шли, шли туда, на окраину города, где еще сухо стучали пулеметы и мерно и глухо вздыхали орудия.

1943