Страница 9 из 30
Ураган и пурга, мороз и туман, снег и бескрайние льды, дрейфующие и материковые, - вот что такое Арктика! Чем севернее, тем дольше длится многомесячная тьма, и даже многомесячный день не может сгладить, смягчить те трудности, которые несет с собой полярная ночь. А во тьме над Арктикой бушуют ветры и метели, и кажется, что от этого тьма делается еще гуще, еще беспросветнее.
Еще в начале нашего столетия шведский метеоролог Г. Бодман, зимовавший в Антарктике, попытался выразить цифрами то, о чем люди догадывались по собственному опыту: путем многочисленных экспериментов он выяснил, что именно скорость ветра, а не температура воздуха определяет суровость погоды и климата. Так появилась формула Бодмана, по которой можно в отвлеченных единицах подсчитать "жестокость погоды" (за единицу "жестокости" приняты такие условия, когда нет ветра, а температура равна нулю). Оказалось, что мороз в - 60° при полном безветрии менее "жесток", чем легкий 10-градусный морозец при умеренном ветре 10 метров в секунду. А при температуре воздуха - 40° и ветре скоростью 40 метров в секунду "жестокость погоды" достигает огромных значений: 30 условных единиц! Подобные "жестокие" комбинации температуры и ветра в зимней Арктике бывают и на Новой Земле, и на Диксоне, и на Чукотке.
Если же добавить к этому, что ветер вздымает с заснеженной земли, со льдов, сковавших море, совершенно фантастическое количество снега миллионы и миллиарды тонн (это не преувеличение, а результат подсчетов!), что весь воздух во время арктической пурги пронизан, пропитан колючим, всюду проникающим, все заносящим снегом, то можно хотя бы отдаленно представить себе, каково приходится полярным наблюдателям-метеорологам! (Разумеется, наблюдателям, работающим в других местах - в жарких песчаных пустынях, в высокогорных районах, на открытых всем ветрам голых скалистых островках, ничуть не легче, но в этой книге речь идет об Арктике.)
В любую погоду-непогоду, каждые три часа, а если требуют летчики, то и ежечасно, выходят, вылетают, выползают "на срок" метеонаблюдатели полярных станций. Недолог вроде бы их путь: всего сто - сто пятьдесят шагов до метеоплощадки, но каким изматывающим он порою бывает! В сплошной стене метели, согнувшись в три погибели, держась рукой за прочный штормовой леер, натянутый между домом и площадкой, пробирается к приборам наблюдатель. Его валит с ног ветер, обжигает холод. На лице нарастает плотная ледяная корка, стынут и делаются нечувствительными пальцы в двойных рукавицах, в мозгу сидит неотвязная мысль о бродящем где-то поблизости белом медведе (как бы ни успокаивали на сей счет зоологи, уверяющие, что, во-первых, медведь сам никогда не нападет на человека и что, во-вторых, в метель даже зверь предпочитает отлеживаться в сугробе, а не рыскать по берегу в поисках метеоролога!). А потом - занесенные снегом приборы в будках на метеоплощадке, отсчеты показаний термометров и флюгеров, несколько десятков цифр, записанных негнущимися пальцами на гладкой фанерке, болтающейся на прочном шнурке (чтобы не унес ветер), - и обратный путь, занимающий иногда пять, а иногда и пятнадцать минут. Но случается, что наблюдатель никогда уже не возвращается домой. Так было в марте 1931 года с аэрологом полярной обсерватории в Маточкином Шаре на Новой Земле М. Д. Лебедевым. Так было в марте 1959 года на полярной станции Русская Гавань на той же Новой Земле с гидрологом А. А. Афанасьевым. Такой иногда бывает плата за сведения о погоде и льдах, их страшная, невероятно высокая цена...
Можно сконструировать и внедрить в жизнь быстродействующие дистанционные приборы. Можно, не выходя из дому, получить почти всю необходимую метеоинформацию. Почти - но не всю! Ничто не заменит наметанного глаза опытного наблюдателя, никакие приборы не уловят тонкостей погоды - всего того, что позволяет синоптику увереннее наметить линии атмосферных фронтов, выявить признаки грядущих перемен.
Но ведь "не погодой единой" живет полярная станция! Регулярно, по нескольку раз в сутки, на берег моря, будь то Белое, Баренцево, Карское, Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское или Берингово море, выходят наблюдатели-гидрологи. Это на крупной гидрометстанции или в арктической обсерватории. А на маленькой зимовке такая работа выпадает на долю все того же труженика-метеоролога. Снова цифры на фанерке: высота волны в бухте, количество льда в заливе или проливе, толщина ледяного покрова, температура внутри льда, температура самой морской воды, соленость воды, ее плотность, скорость и направление подводных течений... На Большую землю уходят со всех точек наблюдений радиограммы, только не с синоптическими, а ледовыми данными. Прогнозисты все должны взвесить, ничего не упустить: через месяц-другой начнется очередная навигация на арктической трассе, капитанам ледоколов и грузовых судов необходимо подготовиться и к капризам погоды, и к коварству льдов.
Внешне война мало что изменила: все те же сроки наблюдений, те же методы, те же приборы. Но резко переменилась жизненная ситуация, наступили тревожные, полные скрытой опасности дни. Дни, недели, месяцы, целые годы пребывания на дальней полярной станции, без всякой уверенности в прибытии долгожданной смены, на ограниченном, достаточно однообразном пищевом рационе (далеко не везде оказался двухгодичный запас продовольствия). В высокоширотной Арктике пролегла своя "линия фронта", со своими "солдатами" - наблюдателями, радистами, механиками, поварами полярных станций. Им предстояло "делать погоду", а кое-где одновременно готовиться к активной борьбе с врагом.
Одним из тех, кто всю войну провел на полярных станциях, был ветеран Северного морского пути Борис Александрович Кремер. Он отдал Арктике десятки лет жизни, зимуя и работая в самых разных ее уголках - от Земли Франца-Иосифа на крайнем западе до бухты Провидения на востоке. Но самой первой, самой сильной и верной его любовью стала Северная Земля, крупный, почти сплошь покрытый льдом архипелаг за 80-й параллелью, позднее других открытый, тяжелее других доставшийся. Здесь еще до войны начинающего полярника подстерегало первое настоящее испытание - ему пришлось провести полтора года на уединенной зимовке вдвоем с радистом А. А. Голубевым. К ним не сумел пробиться ледокол со сменой, а покинуть станцию, улетев на самолете, они отказались: близилась летняя навигация, капитаны и пилоты нуждались в их сводках.
Перед самой войной, в мае 1941 года, Б. А. Кремер, получивший уже свой первый орден и звание "Почетного полярника", принял назначение на ту же Северную Землю, на самую северную ее оконечность. Здесь Кремера и двух его товарищей застало 22 июня.
До конца лета они работали на мысе Арктическом острова Комсомолец. Их настолько измучили частые и разнообразные наблюдения, а также дальние походы, во время которых составлялась карта этого района острова, что, когда за ними наконец пришел ледокольный пароход "Садко", у них не оставалось сил дотащить до шлюпки собственное имущество. Они взяли только собранные коллекции, журналы наблюдений и личное оружие. "Садко" доставил их в Диксон, и можно было, казалось бы, подумать об отдыхе. Однако отдых "не состоялся".
Б. А. Кремера вызвали в радиорубку на прямые переговоры с И. Д. Папаниным. Разговор шел азбукой Морзе на эзоповом - простом, чтобы не сказать примитивном, "самодельном" языке. Папанин понимал, какой ценой досталась Кремеру и его спутникам экспедиция на Северную Землю. Начальник Главсевморпути сам не один год провел в Арктике - и на мерзлой голой земле, и на ломающихся под ногами дрейфующих льдах. Он ничего не приказывал, ни на чем не настаивал, а просто дал понять Кремеру, что есть одно весьма важное задание: расконсервировать маленькую полярную станцию на острове Домашнем у западного берега Северной Земли, на том самом островке, который в 1930 1932 годах служил базой знаменитой экспедиции Ушакова - Урванцева. Домашний стал особенно необходим сейчас, когда началась война. Погода, движение льдов, наблюдения за ними в крайней восточной части Карского моря... Враг едва ли сумеет проникнуть в эти края, но кто знает?!