Короткое время бородатых

Настроение было поганое. А тут еще Володя бурчал и на работе, и дома. В вагончике он кинул в угол раскисшие синие тапочки и сказал громко:

- Так пару дней поработаешь и загнешься.

Славик, находясь в комнате, должен был услышать эти слова. И потому Андрей разозлился.

- На тебе пахать можно, а ты все о здоровье плачешься.

- В голоштанную романтику играйте вот с ним, - показал Володя на закрытую дверь. - А я из этого возраста вырос.

- А может, еще не дорос, - сказал Андрей и ушел в свою комнату. Славика не было.

Андрей в столовую сходил, а вернувшись, зажег свет и заметил на серой заватланной Славкиной подушке лист бумаги. Он схватил его: "Ребята! Я уезжаю. Не могу, чтобы на меня волками глядели. Хотя и поделом. Денег, мной заработанных, может быть, хватит, чтобы заплатить за сгоревшее. Сделайте это. Понимаю, как трудно вам будет исключать меня из отряда. А надо. Счастливо вам доработать. Слава".

Андрей позвал Григория, отдал ему листок и стоял, ждал, когда тот прочитает. А потом они сели друг против друга и не знали, что сказать.

- Зря это он, - выдавил наконец из себя Григорий, - зря, - и, утопив голову в костлявые плечи, принялся кряхтеть и ежиться, точно его дрожь пробирала и не мог он ее унять.

- Можно к вам, погорельцы? - спросил в уже открытую дверь Лихарь. Шагнул журавлинно, на полкомнаты, птичьим круглым глазом сверху вниз на ребят покосился и фыркнул оглушительно: - А что, веришь ли, сидите, как погорельцы-сироты, вроде штанов последних лишились и не сегодня-завтра вам помирать.

- Да мы не об этом, - распрямился Григорий и сунул в руки Лихарю Славкину записку.

- А-а-а, - протянул Лихарь, пробежав записку глазами. - Это виновник-то главный. Трусоватый, выходит, малый. Нашкодил и ходу.

- Неправда, - сказал Андрей. - Он парень хороший. И работал, дай бог каждому... А такая штука с каждым могла случиться. Правда, побалабонить любил. Но он не трус, - и, поймав недоверчивый насмешливый взгляд, Андрей загорячился. - Да, не трус! Мы знаем.

Григорий покивал головой.

- Это точно. Да и сами ж вы поймите, Антон Антонович, был бы сволочной мужик, он бы канючил ходил, плакался, боялся бы деньги, заработок потерять. А этот... читали же, что он пишет. И про деньги. И про то, что нам трудно будет его исключать. Нам трудно, - подчеркнул он. - И потом пишет: а ведь надо. Нет, - поднял Григорий глаза на Лихаря. - Он парень стоящий.

- Так какого же, извините, черта... - медленно и почти шепотом начал Лихарь и потом не выдержал, громыхнул: - Какого черта вы его отпустили! Стра-а-а-нная логика у вас! Значит, Ивана вы примолвили, простили драку. А другу своему, не когда-то, а уже сейчас хорошему человеку, вы простить не можете. Пусть мучается, так, что ли? Вот какие мы добрые люди!

- Но мы ж, Антон Антонович, не знали, что он уедет. Если б знали...

- Надо знать, - жестко отрезал Лихарь. - Иначе какие вы к дьяволу товарищи! Какие комиссары!

- Если б знали! - помолчав, снова взорвался Лихарь и Андрея передразнил: - Если б зна-а-али... Поезд когда уходит? Или тоже не знаете?

- В половине девятого.

- Ну вот. Только десять минут, как ушел. Могли бы на атээсе смотаться на станцию. Или сейчас вон садись на атээс, дуй до третьему профилю, напрямую к Комсомольскому полтора часа хода, а поезд туда к одиннадцати часам лишь доберется. Да стоит там полчаса. А вы сидите...

- Поехали! - перебил его Андрей и, вскочив с места, бросился к двери, быстрей, Антон Антонович.

- Быстрей! Ура-а! - вскочил Лихарь и ручищами замахал. - Быстрей! Давай! - но с места не двинулся, а снова на табуретку плюхнулся. - Приехали.

Андрей с Григорием смотрели на Лихаря недоуменно. Они ничего не понимали.

- В конторе у меня сидит ваш голубчик, - проговорил Лихарь спокойно. Сидит. Протоколы переписывает. Собраний. А то, видишь ли, у меня руки не доходят, а приедут, проверят - втык получу.

- А где ж вы его...

- Изловил-то? Где изловил, там его нету. Вот так. А записочку эту давайте уничтожим. А то у вас люди больно остроумные.

- Правильно, - согласился Андрей. - Пойти, что ли, к нему сходить? Штаб-то во сколько?

- В десять.

- Куда ты навострился! - с шутливой серьезностью принялся ругать его Лихарь. - Парня от дела отбивать, от моих протоколов. А-а-а! - вдруг замер он осененный. - Пойдем, пойдем, голубчик, - вскочил он и сграбастал Андрея. - Пойдем. В две руки быстрее получится. Как я сразу не догадался!

А потом вдруг остыл:

- Нет. Не стоит. Пусть один посидит. Ему так лучше.

* * *

Штаб заседал до половины двенадцатого. И до половины двенадцатого Андрей бродил по лагерю, жадно ловил каждое громкое слово, что пробивалось из вагончика штаба. А Зоя то бежала за угол, к окну, то приникала к двери.

- Нормально, точно слышала, - успокаивала она Андрея. - Простили.

Но уже через минуту чуть не плакала:

- Выгоняют-у-т. Вот, ей-богу. Ой, что же делать?

Наконец дверь штаба распахнулась, оттуда вышел Григорий и сказал:

- Порядок, порядок, хлопцы. Порицание, и недельный заработок фьють! присвистнул он и поднял глаза к небу.

А потом, в комнате, Андрей спросил у Славика, не зная, спит тот или нет:

- А страшно было уезжать, Слав?

Тот поворочался и прошептал:

- Тоскли-иво. И знаешь, - перевесился он с кровати, чтобы Андрей лучше слышал. - Как насовсем от вас уезжал. Навсегда. Да оно и верно, если разобраться. Ведь так бы друг на друга косо и глядели. И у вас обида, и у меня тоже. Точно?

- Да, наверное...

Ничего больше Андрей не сказал, он сжался в комок под одеялом и засопел ровно, будто заснул. Ему было стыдно, что не он, и не Григорий, и даже не Зоя - причина Славкиного возвращения. И боялся Андрей, что Славик заговорит об этом. А что ему ответить?

19

Казалось, что самое трудное позади: фундамент, обвязка, столбы основы. И теперь спортзал будет расти, поднимаясь словно на дрожжах. Сделай у бруса с одного конца шип, с другого - паз и клади. Рядом следующий. Положил один брус - на дюйм простенок вырос. Два бруса - вдвое больше. И гони так до самого верха.

Но незнакомое дело просто лишь в чужих руках да на языке.

То брус кривой - не положишь же его - надо прямить, делая надрезы с выпуклой стороны. Но сколько? И как глубоко, чтобы он не "ослаб", надрезанный? То вдруг окажется, что такой на вид красивый, хорошо размеченный и - о, счастье! - аккуратно вырубленный шип не годится, в сторону смещен. А намного подтесывать его нельзя: из шипа получится "пшик" и тогда начинай все сначала. То незаметно для глаза начнет стена "заваливать" внутрь или наружу, и отвес ясно покажет, что работа никуда не годится.

А тут еще этот проклятый дождь, и сапоги - склизь несусветная, того и гляди вместе с брусом брякнешься.

- Одурел ты, Андрюха, - шипел Славик. - Здесь шип нужен, - и ядовито: Может, ты умеешь два паза вместе скреплять, тогда я извиняюсь. Прошу, - и освободил место.

- Хватит, ну тебя к черту с остроумием...

- Ничего что-то не выходит. Парни уже по второму венцу кладут...

- Спокойно, не психовать.

- Бугор, иди-ка сюда. Разберись с этой клеенкой. Уводит в сторону угол, и все.

- Подождите, сейчас.

Лихарь из-за спины спросил:

- Кто, кого, куда уводит?

Андрей обернулся. Лицо Антона Антоновича было мокрым, мокрой была и рука, которую протянул он Андрею:

- Здравствуй, - и громче, для всех: - Общий привет, молодежь! - И снова к Андрею: - Так в чем дело?

- Угол уводит, Антон Антонович...

Лихарь глянул вдоль торца стены, надвинул поглубже фуражку, сказал:

- Брус кривой. Маловато выпрямили. И вот здесь подтесать маленько надо. Снимаем. Ну-ка, раз-два... Еще один рез сделаем. А ты, Слава, пока заготавливай на следующий венец. Только попрямее выбирай.