Короткое время бородатых

- Что день грядущий мне готовит, - тоскливо пропела Зоя. - Паду ли я индейской стрелою пронзенная...

Они смешались с толпой у волейбольной площадки, но Зоиных пронзительных воплей больше не было слышно.

Встреча закончилась победой студентов. После игры расходились не враз, горячо обсуждая каждый промах и удачу, прикидывая, что было бы, если бы...

А между тем погода портилась. Рваные легкие тучи бежали по небу. А на западе густела темная синь, быстро расползаясь и заволакивая окоем.

- Ребята! - закричал подошедший Володя. - Кто в электричестве соображает, а? У нас в вагончике как стрельнет и вонь такая пошла. И свет не горит.

- Ивана попросите, - сказал Лихарь. - Иван, сходи посмотри.

- Не-а, ни за спирт, ни за водку, - отмахнулся Иван. - Зажилили мяч. Разорались: аут! аут! Я точно видел, что он на линию лег. Все. Принципиально не пойду.

- Следующий раз два мяча прибавим.

- Точно? - не сразу поверил Иван. - Глядите не забудьте. А то, я вижу, вы ребята ушлые. Не столько играть, сколько жилить. Ладно, пошли. Где там стрельнуло и завоняло?

В вагончике он пробки вывернул и принялся копаться в коридорном плафоне.

За окнами быстро темнело. Из тайги потянуло сыростью, и пошел дождь. И сразу стали расплываться и тонуть в нарастающем сумраке и дожде соседние вагончики.

Григорий пришел, а с ним Зоя. Славик с Андреем пока от порубки добежали, вымокли. Иван чертыхался, Володя ему спичками светил.

Тоскливо было в вагончике, холодно.

- Ну и что ж такого, если дождь? - удивленно спросил Славик. - Все равно ведь, Заяц, ты ко мне придешь?

- Я уж здесь, милый, да не знаю, как выбираться.

- А зачем выбираться? Назло стихии объявляю праздник.

- Какой?

- День святого Славика. Ставлю на кон банку варенья из НЗ. Кто больше? Чего молчишь, жмот в тельняшке? У тебя же две пачки печенья.

- А ты чего по чемоданам лазишь?

- У меня глаз-ватерпас, все видит. Андрей, пока не разулся, дуй на кухню за чаем. Гитару мне, гитару!

Андрей поплелся на кухню. На улице было слякотно и сумрачно. Только на западе, на самом краю земли, в разрыве туч, проглядывал светло-оранжевый кусок неба. Он был так непохож на этот вечер, дождь, мокрую землю. Не верилось, что в столь тоскливом мире могут жить такие яркие и радостные краски. Казалось, что кто-то приоткрыл форточку в иную, сказочную страну, в которой всегда светит солнце. Неясная, но отчетливая тоска охватила Андрея. Он прикрыл глаза, чтобы представить эту страну с оранжевым небом над головой и людей, которых он никогда не видел и никогда не увидит, но так хорошо представляет себе.

Он открыл глаза, на западе было так же сумрачно, как и везде. Люди из неведомой сказочной страны уже захлопнули форточку.

Когда он вернулся, в комнате было светло: под потолком сияла "трехсотваттка", Славик в белой рубашке настраивал гитару, Андрей тоже переоделся в чистое, открыл банку с вареньем, к которой тут же потянулся Володя.

- Андрей, убери этого морского бычка, в голове которого одни жабры, крикнул Славик.

Несколько минут пили чай молча, приглядываясь друг к другу, словно не узнавая.

Иван собрался уходить, но Зоя его остановила:

- Садитесь, - сказала она. - Чаю попьем. Славик нам сыграет.

Оглядев ребят, Иван присел на краешек кровати, осторожно взял кружку.

Славик потянулся за гитарой, положил ее на колени, сразу же начал:

Спокойно, дружище, спокойно,

У нас еще все впереди.

Пусть шпилем ночных колоколен

Беда ковыряет в груди.

Его поддержали. Ребята басовито и негромко, а Зоя старательно и немного жалобно. Видимо, трогала ее эта песня.

Видения, дали ночные,

На паперти северных гор.

Качали нас звезды лесные

На синих глазищах озер.

Смолкла гитара, но не успели передохнуть струны, а Славик уже вскочил и, пританцовывая, завел:

Убегу - не остановишь.

Потеряюсь - не найдешь

Я - нелепое сокровище,

Ласкающийся еж!

Потом Володе гитару отдал, тот ударил по струнам:

- Зоя, пляши.

Зою уговаривать не пришлось. И места хватило всем, даже Славику, танцевавшему винегрет из твиста, гопака, шейка, барыни и всех остальных известных и неизвестных ему танцев. Жаль, песня была коротка! Но ее удлинили, начав снова, и пели с плясом, пока не упарились.

- Ча-а-ю! - упав на кровать, взмолилась Зоя.

- С двойной порцией варенья, - разрешил Славик. - И мне тоже.

- Андрею варенья не давать, а чтобы не обиделся, разрешить читать стихи. Не свои, конечно.

- Я их пишу? - возмутился Андрей.

- Сейчас все пишут. И ты, наверное, тоже.

Андрей решил не спорить и начал:

К нам в гости приходит мальчик

Со сросшимися бровями,

Пунцовый густой румянец

На смуглых его щеках.

Андрей читал негромко, сознательно приглушая голос. Ему нравилась размеренная, неторопливая, как бы беседующая и размышляющая ритмика кедринского стиха. Когда он замолчал, Славик спросил:

- Чьи?

- Дмитрий Кедрин.

- А я и не слыхал про такого.

- Я сам только нынешней зимой узнал. Его убили в сорок шестом. Он прошел войну, а потом погиб.

- Как?

- Шел ночью, и его убили. Неизвестно кто. Их не нашли.

Володя, окончательно завладевший вареньем, отложил гитару, а Иван взял ее в руки, начал перебирать струны, что-то напевая себе под нос.

- Пей чай, Иван.

- Не. Всё.

- Играешь?

- Бренчу.

- Давай что-нибудь.

- Галочка, моя ты родная, - запел Иван. - Моя ты милая, мой идеал. А я не хаваю, не пью, Галка, я тебя люблю.

Глаза его загорелись откровенно наигранной, дешевой страстью.

Только руки были искренни. Они делали свою работу старательно. Длинные пальцы легко двигались по струнам, ни одного лишнего движения, ни капли манерности, ни оттенка позерства.

- Во, какая песня! - обрадовался Славик. - Надо выучить. Дома петь будем. Валяй еще, Иван.

Иван спел еще что-то такое же разухабистое и огляделся, любуясь произведенным впечатлением.

Славик ликовал:

- Давай еще!

Володя улыбался.

- Ну, давай еще! - не унимался Славик.

- Чего пристаешь? - остановил его Андрей. - Устал парень.

- Не. Я не устал, - встрепенулся Иван, - только... - он замялся, не зная, как сказать, а потом, взглянув на Зою, смутился.

"Весь остальной репертуар лишь для мужского общества", - понял его Андрей.

- Иван, ну, спой же ты... - упрашивал Славик.

- Счас. Заделаем.

Пальцы Ивана легким движением прошлись по струнам. Гитара отозвалась нежным глуховатым звуком.

- Снова замерло все до рассвета,

Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,

негромко выводил Иван.

Андрей с удивлением глядел на него и слушал: ему казалось, что голос Ивана стал совсем другим, высоким, чистым. Куда девалась его манерность? Ровный, вполсилы голос просто рассказывал.

И виделась Андрею деревня, освещенная белыми кострами цветущих яблонь; спящие дома с глухими ставнями и прохладная тишина, пришедшая с темных полей, в которых ни огонька, ни звука; и счастливый человек, в душе которого столько любви, что не может он заснуть, не рассказав о ней. Потому и родилась эта песня по чистоте и свежести своей под стать яблоневому цвету. Она и счастливая, и несколько грустная, оттого что понимает человек: такая весна одна и яблони вот так яростно цветут однажды, и молодость, и жизнь дается однажды. Радуйся тому, что живешь! И тоскуй оттого, что каждое мгновение неповторимо. И хочет человек крикнуть: "Люди, проснитесь! Посмотрите вокруг! Какое счастье по земле разлито!" Но он не крикнет, оттого что люди прожили длинный день и их настигла усталость, какая бывает и в самом радостном труде. Ведь это они дали жизнь и белым яблоням, и темным в ночи избам, и положили в землю зерно, и сделали еще тысячи других самых красивых дел. А теперь забылись в легком сне, набирая растерянную по дню силу, чтобы завтра снова делать свою работу, без которой сады пропадут, дома уйдут в землю, а в полях не останется ничего, кроме ветра.