Лицо бездны

- Что, доченька, не нравится?

- Я потом, мама. Устала. - И пошла в свою комнату. И долго там рассматривала в альбоме цветную фотографию бравого матроса в пятнистой "варенке" на фоне японских пагод.

А в другом городе, в квартире на четвертом этаже, молодая мама, укладывая дочку, вдруг охнула, занервничала неизвестно почему и даже прикрикнула на ребенка...

Оборвались нити. Ничего более не связывает с живым миром две перевернутые вверх днищами, соединенные смертным узлом посудины. Но вот что-то вдруг явилось. Совсем слабенький, неизмеримый никакими приборами, кроме души человеческой, сигнал пробился сквозь железо и толщу воды, летит на континент. Есть! Я жив, люди!

Вика, я жив.

Мама, бедная моя.

Больно ушибся.

Темно, холод.

Проклятая Система перевернулась. Я - в железном гробу. Максим Ковалев закрыл вахтенный журнал и выключил фонарик. В кромешной тьме стало заметно холоднее. А ведь двигатель еще отдавал тепло, что же дальше... Над головой и за бортами плескалась невидимая вода, отделенная железом корпуса. Внизу Бездна подступала к ногам, дышала ледяной утробой. Пахло горелым маслом и ржавчиной. Максим достал из кармана штанов шкертик и туго привязал коротенький простой карандаш. Счастье, что карандаш не вывалился из кармана, когда это случилось. Он включил фонарик, снова открыл машинный журнал и надписал на другой странице. "Вика, не знаю, зачем пишу. Наверное, я один живой на пароходе..."

Остальные - за переборками, он стиснул зубы, чтобы не клацали. Они рядом, но их уже нет. Наверное, парят в воде, как космонавты в модуле. Или застряли в дверях в последнем рывке на волю, когда эта коробка перевернулась. Не успели. Уткнулись в углах, вцепились в поручни, застигнутые волной. Каково им там было, когда эта сволочь сыграла оверкиль...

"Прощай, Леха, прощайте все! - крупно накидал он вздрагивающей рукой.

Навсегда.

Я знаю, уверен, меня спасут!

Выйду наверх и расскажу, как было.

Нас дурили, что Система абсолютно непотопляема, но это - плешь - мудэ форштевень, как говорят старые моряки. И мы все, кто верил в глупые сказки, расквитались за это. Все у нас оказалось не так!"

"Да, ОКАЗАЛОСЬ!" - написал он печатными буквами.

"Стармех Гусев, ты прав, подлое слово ОКАЗАЛОСЬ вершит наши дела..." Максим выключил свет, прислушался. Постукивали шпили артикапла (Соединительное устройство). Они как два поршня с закругленными головками диаметром в два обхвата выдвигаются из бортов буксира и входят в гнезда в кормовом вырезе баржи. Теперь, когда Система перевернулась, пустая баржа не утонет, а шпили удержат на плаву буксир. Они будут удерживать его, пока не откажет гидравлика. Она скиснет рано или поздно, ведь масло уходит из трубки, и тогда шпили выскользнут из пазов, стальная коробка оторвется от баржи и, набирая скорость в падении, ринется вниз, в объятия пучины.

"Но это будет через сутки, не раньше, а к тому времени придут спасатели, я выберусь" - Максим протянул руку и, нащупав в темноте выдвижной ящик вахтенной тумбочки, бросил туда журнал. Сцепил руки, зубы клацнули. Холод становился нестерпимым, мерзли уши.

Под ногами хлюпало. Осторожно переступая через невидимые трубопроводы, скобы и кабеля, он сделал несколько шагов по тому пространству, что еще недавно было подволоком машинного отделения, а теперь превратилось в палубу. В темноте добрался до ящика с ветошью. Включил фонарик - в дрожащем овале света вырисовалась откинутая крышка, раскиданные по трубам тряпки. Часть ветоши плавала в воде. Максим стянул замасленную вахтенную рубашку, и, выбирая тряпки подлиннее, стал наматывать их на себя. Расстегнул брюки, обмотал поясницу. Надел рубаху на спеленутое тело - почувствовал себя теплее.

Светя фонариком, вернулся к тумбочке, присел на жесткий угольник и снова выключил свет, сразу погрузившись в пронзительно-холодную тьму. А вверху, над днищем, рычало море. Жутью и холодом несло из тьмы под ногами. Не выдержав напряжения, Максим задрожал, заклацал зубами, вцепился обеими руками в железо и заревел во все горло.

- А-а-а-а! Будьте вы все прокляты! Мама! Мама, за что?

Прорвался сквозь железо и толщу тумана, полетел к земле такой тонюсенький, неизмеримый грубыми приборами позывной человеческого сердца. Мне плохо, мама! Вика, я жив и надеюсь! И две женщины: одна совсем юная - в городе на берегу океана, другая, уже уставшая, на склоне жизни в далеком белорусском селе неосознанно приняли сигнал беды и встревоженные непонятной тоской, забыли на время все дела, устремились мыслям и к тому, от кого прилетела смутная весть.

...Как бы далеко ни находился экипаж, один раз в сутки судовой радист посылает в эфир стандартное извещение для родного пароходства. Дежурный оператор зафиксирует этот факт в специальном журнале, начальник смены убедится, что служба его на высоте, и утром диспетчер, отвечающий за работу данной группы судов, сможет доложить начальнику пароходства, что все в его епархии идет нормально. Если же с одним из судов произойдет страшное и непредвиденное, то именно отсутствие радиосвязи будет первым знаком беды.

В ночь, когда волна перевернула баржебуксирный состав и очередное сообщение с него не поступило (да и не могло поступить!) в радиоцентр пароходства, дежурный оператор Люся Щелгунова, молодая, но уже обремененная заботами женщина, на секунду встревожилась. Отчего бы это? Она глянула на часики: до конца смены оставались минуты. "Ну, Толик, получишь ты от шефа мощный втык", - подумала Люся о знакомом ей радисте буксира. После чего аккуратным мелким почерком внесла в журнал запись: "На связь не вышел". Теперь ей следовало бы немедленно доложить о происшествии начальнику смены, но Люся подумала, что, быть может, Толик еще опомнится и пришлет радиограмму и не стоит его зря подводить докладом. А кроме того, закрыв журнал, Люся уже думала о том, что сегодня в профкоме выдают продуктовые заказы сотрудникам и ей следует поторопиться, чтоб не остаться обойденной. Затем ей предстояла еще пробежка по магазинам и рынкам - ежедневный марафон простой русской гражданки, не прикрепленной к спецбуфетам и распределителям, где приобретают хлеб насущный руководящие люди Системы.

Прошли сутки и еще двенадцать часов, и лишь тогда новый оператор, такая же затурканная "временными трудностями", но все еще сохранившая чувство служебной ответственности женщина подняла тревогу: нет сообщений с "Большекаменска" - и тотчас доложила об этом начальнику смены. Тот мгновенно оценил ситуацию.

- Почему только сейчас доложили, где Щелгунова?

- А я при чем? - пожала плечами радистка.

Через несколько минут все службы пароходства узнали потрясающую новость. Начальник пароходства Юрьев, которому доложили о ЧП, вызвал "на ковер" своего заместителя Мелькова.

- Непорядок на флоте, Михайлыч, - сказал он тоном, не оставляющим сомнения в том, кто из них ответствен за непорядок. - Что там могло случиться с этим ББС?

Юрьев был еще сравнительно молод, аккуратист и в обычных обстоятельствах умел держать себя в форме. Он славился обаянием и, как трепали злые языки, именно уменьем разговаривать с начальством да и подчиненными больше всего был обязан своему стремительному взлету из портовых служащих в руководители крупнейшего пароходства. В деловой своей биографии Юрьев не имел ни минуты морской практики, но заменил на посту бывалого моряка, энергичного и талантливого организатора, который, увы, однажды не угодил самому большому начальству и тем самым приговорил себя. Опытные клерки, угадывая желания "первого", умело организовали доверчивому мореману несколько крупных выпивок, после чего доложили о нем как о "неисправимом алкоголике" и министр, в глубине души всегда побаивавшийся талантливого "президента" морской фирмы как вероятного кандидата в министерское кресло, с удовлетворением выполнил поступившую партийную директиву, заменив моряка человеком, знавшим море только по картинкам, зато свято исполнявшим любой намек партийного начальства.