Страница 48 из 86
Прибывшие солдаты и сержанты были все из госпиталей и одеты почти так же, как и я, но постепенно нас стали переодевать в новое обмундирование и выдавать походное снаряжение. Опытные стали поговаривать об отъезде и даже определяли куда повезут приезжающие за нами «покупатели»: если команда формируется из 50–60 человек — значит в противотанковую артиллерию, а если команда небольшая, то в артиллерию большой мощности или части РГК. В действительности произошло именно так.
Наконец настал день и приехали наши «покупатели». Они два или три дня приходили к нам на занятия, присматривались, прислушивались, а однажды вечером нас, человек 17–18 позвали за перегородку к командиру батареи. Там сидели приезжие офицеры и, вызывая по одному, задавали по 2–3 вопроса и отпускали. Перед ужином зачитали список из 15 человек и приказали быть готовыми к отъезду завтра утром. В этом списке был и я.
26-я артиллерийская дивизия
Капитан, сопровождавший нас, привез и высадил всю команду на огневых позициях 56-й пушечно-гаубичной бригады где-то в районе Гдыни, передал наши документы пожилому старшине и удалился. Старшина организовал нам обед и тут же нас повели к командиру дивизиона, находившемуся на наблюдательном пункте примерно в 3–4 километрах, на небольшой высотке, в немецких хорошо оборудованных траншеях с двумя огромными, в 5–6 накатов, блиндажами.
Командиром дивизиона оказался молодой, высокого роста, красивый майор, возившийся у планшетов и стереотрубы, махнувший нам рукой в сторону блиндажа, где мы и расположились на нарах. Примерно полчаса мы молча прислушивались к происходящему, а майор отдавал команды по телефону, где-то громыхали выстрелы и разрывы, потом все стихло и он вошел в блиндаж.
— Я, майор (он назвал фамилию, которую я, к сожалению, не запомнил), одессит, жил на Пушкинской, окончил Одесское артиллерийское училище, воюю с 1941 года. Земляки есть?
Не будучи уверенным в своем праве называться одесситом, но имея желание быть земляком командира, я несмело поднял руку и тут же увидел, что еще один из нашей команды, Коля Блажко, тоже поднял руку. Майор улыбнулся и иронично заметил:
— Теперь нас трое и мы успешно завершим разгром врага в его собственном логове. Еще немного пошутив на одесский манер, он вдруг стал серьезным и сказал:
— Вы прибыли в 56-ю пушечно-гаубичную…
Продолжить ему не дали, раздался голос какого-то офицера:
— Товарищ майор, прибыл командир дивизии…
Майор круто развернулся, вышел из блиндажа и прямо у его входа лицом к лицу встретился с полковником, доложил, что принимает пополнение, прибывшее из запасного полка.
Средних лет, красиво одетый, при многочисленных орденах полковник шагнул в блиндаж и, отойдя в сторону от дверного проема, начал внимательно нас рассматривать. Мы в свою очередь, вытянувшись по стойке «смирно», рассматривали полковника, чувствуя, что сейчас произойдет какое-то решение нашей судьбы:
— Адъютант, — обратился он к сопровождавшему его капитану. — Всех немедленно в 75-ю бригаду. Она на марше, догоните и передайте всех командиру. Потом, обращаясь уже непосредственно к нам, пояснил свое решение:
— В 56-й бригаде, пока она будет тащиться на своих тракторах, вы можете прозевать Победу. А вы все ребята молодые, крепкие и ваше место ближе к передовой. Желаю успеха в боях.
Он повернулся и вышел энергичной походкой, а нам раздали документы — справки о ранении и справки о пребывании в госпитале, посадили в подошедший «студебеккер», и мы отправились в путь.
Командир дивизии полковник Леонов К. А. командовал дивизией до дня ее расформирования — 22 июня 1946 года, а затем служил в Австрии, где и погиб в автомобильной катастрофе в 1949 году. Его супруга, наша землячка, похоронила его на мемориальном кладбище на Жовтневой площади в Днепропетровске.
75-ю легко-артиллерийскую бригаду мы догнали на станции погрузки Диршау. Командир бригады, полковник Олифер, кстати, тоже наш земляк, днепродзержинец, тут же приказал расписать нас по полкам и подразделениям, а затем направить временно всех в распоряжение начальника тыла. До глубокой ночи мы оборудовали две заправочные станции, заливали промежуточные емкости бензином, а затем нас всех направили на погрузку снарядов. Тяжело нагруженные грузовики подходили непрерывно и мы, уже чуть не падая от усталости, перегружали их содержимое в вагоны, отправив до рассвета два эшелона. Затем, когда вагонов не стало, выгружали в поле, в штабели, укрывая огромными маскировочными сетями. С рассветом жизнь на станции замирала, мы уходили в укрытие и отдыхали.
С последним эшелоном уехали и мы на станцию разгрузки Штаргард. Там разгружали, грузили в машины и все только ночью, но за все время нашей работы с боеприпасами ни одного налета немецкой авиации не было. Наверное, у них уже кончились самолеты.
Из разговоров наших офицеров мы знали, что наш 2-й Белорусский фронт разворачивается от моря на запад и идет на смену 1-му Белорусскому, отбивавшему наступавшие ему во фланг войска группы «Висла», которыми командовал сам Гиммлер.
Бои, очевидно, были жестокие, кругом громоздились сгоревшие танки, тягачи, автомашины, артиллерия и т. п., а в центре города, рядом с живописным сквером, застыли более десяти сгоревших тридцатьчетверок в стройной, но уже мертвой, еще дымящейся колонне. Освобожденный из плена польский офицер, добровольно работавший вместе о нами, рассказал, что он был очевидцем, как из-за домов одновременно шагнули несколько десятков фаустников и в одно мгновение расстреляли вошедшие в город танки. Кстати, этот офицер уже знал, что город, в котором мы находились, отойдет к Польше и он подбирал домик из числа брошенных для своей семьи, потерявшей все в Люблине. Этот офицер-кавалерист в звании майора или подполковника работал у хозяина-немца конюхом, а чтобы он не убежал, хозяйский родственник, работавший в гестапо в Люблине, держал в заложниках его семью, разрешая общение с ней один раз в году в местном отделении полиции.
В один из дней на станции появилась довольно странная группа офицеров во главе с богатырского сложения генерал-полковником. Они приехали на легковых трофейных машинах, с иголочки одетые, у каждого на запястье правой руки на тонком ремешке висел большой многозарядный пистолет — маузер или бельгийский браунинг. Один из них подошел к нашему командиру, о чем-то спросил и удалился, а старший лейтенант пояснил нам, что это люди из охраны тыла 1-го Белорусского и ищут дезертиров. За месяц до конца войны слово «дезертир» звучало, по крайней мере, странно, но к концу дня они все же наловили грузовик солдат, отправили в штрафную и гордо, с чувством исполненного долга, умчались на своих машинах.
Через день мы погрузили на автомашины нашей бригады последние снаряды и с ними уехали в расположение своих частей. Я попал в 5-ю батарею 2-го дивизиона 467-го легко-артиллерийского Севастопольского полка, во взвод управления, в отделение разведки. Коля Блажко — тоже разведчиком, но в управление дивизионом.
Командиром батареи был старший лейтенант. Кроме него еще три офицера: командир первого огневого взвода старший лейтенант Владимир Иванов, второго — лейтенант Александр Айриев и наш взводный — лейтенант Александр Литвиненко.
Командиром отделения разведки был младший сержант Петр Ащеулов, воронежский парень, большой молчун и почти безучастный ко всему вокруг. Кроме меня было еще два опытных солдата с хорошим боевым стажем: Петя Чернов, макеевский, очень общительный, грамотный, и Ваня Иванов, самый опытный воин, много повоевавший, всеми заслуженно уважаемый, коми по национальности. Он не выговаривал букву «х» и говорил клеб вместо хлеб, что служило поводом для солдатских подначек. Реагировал он на них всегда спокойно и говорил всегда одно и то же: коми — нация высококультурная и потому букву «х» из своего алфавита исключила.
Радистом был Юра Знаменский, младший сержант, родом из Новочеркасска, окончивший два курса специализированного вуза, что тщательно скрывалось от вышестоящего начальства. Когда радиостанция работала на прием, в промежутках между обязательными сеансами Юра слушал новости отовсюду и рассказывал нам: он неплохо знал немецкий и английский.