Страница 31 из 86
Командир вернулся с запечатанным конвертом в руке, вручил его одному из наших охранников, велев отвезти нас на пристань, откуда должна отправляться баржа на ремонт в Херсон, сопровождать до школы и передать замполиту, тому самому капитан-лейтенанту, который оформлял нас в Днепропетровске.
Путь до Херсона оказался весьма забавным. Охранники затолкали нас в трюм ржавой баржи, где на дне было по колено воды, и мы сидели на ее округлых бортах, держась за шпангоуты. Задвинув люк над нашими головами, они всю дорогу стучали по крыше, прерывая это занятие лишь на время переговоров с экипажем буксирного катера:
— Кого везете, — спрашивали с катера. — Уж не героев ли, потемкинцев?
— Хуже, — отвечали наши охранники, — эти люди сорвали уборку урожая в совхозе и убили племенного кабана, которого…
Далее подробно излагалось то, с какими трудностями одноногий председатель колхоза привез его из Сибири.
В Херсоне нас передали замполиту, который тут же отправил нас на уборку помещений вместе с охранниками, объяснив, что начальника школы нет и будет только завтра.
У дежурного лежало письмо Борису от его мамы, в котором она сообщала, что его брат Владимир, старший лейтенант, командир батареи противотанковых орудий, был ранен и лежит в госпитале в Николаеве, уже в команде выздоравливающих, с подробным описанием, как его найти. Я видел Владимира, когда он приезжал к Борису, и даже был знаком с ним.
На следующее утро нас вызвали к начальнику школы. Вместе с ожидавшим нас замполитом, все еще веря в высочайшую справедливость вышестоящего командира, героя морских сражений и обороны Севастополя, мы вошли в кабинет Москалини.
Мы молча стояли перед капитаном первого ранга, который сидел за большим письменным столом, не надеясь, а будучи полностью уверенными, что сейчас произойдет справедливое разбирательство происшедшего и все станет на свои места. Каперанг молча встал из-за стола и, с лицом, налившимся кровью, подойдя к нам вплотную, закричал:
— Пойдете под суд за срыв работ по уборке урожая. По условиям военного времени вас будет судить военный трибунал.
— Можете вы нас выслушать? — тихо, спокойно и вежливо спросил Вова Потапов.
— Слушать вас не желаю. То, что произошло на уборочных работах мне известно от вашего командира роты. Сегодня же мы оформим документы и передадим в суд, а сейчас идите в расположение, при необходимости вас вызовут, — еще больше багровея, продолжал кричать каперанг.
Надежда на справедливое решение наших судеб рухнула окончательно и сознание почти автоматически отделило героическую оборону Севастополя от справедливости. Прежде чем выйти из кабинета, я вдруг заявил, обращаясь к каперангу:
— Но перед расстрелом, когда нам дадут последнее слово, мы расскажем, как все было на самом деле.
— Вон отсюда, — заорал каперанг…
Весь оставшийся день мы драили коридоры, лестничные пролеты, мыли двери и окна. Замполит дал нам талоны в столовую. Сочувственно к нам относилась только наша воспитательница Зоя, демобилизованная по ранению связистка морской пехоты, направленная на работу в школу райкомом комсомола. Она была уверена, что Москалини все простит и все образуется. О нем она говорила как об очень добром человеке и мы этому уже почти поверили.
Вызвали нас к начальнику школы только к вечеру следующего дня.
— Я решил отчислить вас всех четверых из числа воспитанников нашей школы юнг и вы можете взять свои документы в канцелярии, — заявил каперанг, не отвечая на наше «здравия желаем…».
Просить его о помиловании не хотелось. Мы уже познали и нашего ротного командира и методы решения конфликтов начальником школы, и хоть не совсем осознанно, но отделяли военно-морскую романтику от элементарных человеческих качеств. Остаться в школе можно было только ценой большого компромисса с совестью, а этого как раз и не позволял сделать юношеский максимализм.
Забрав документы, мы попросили разрешения у замполита переночевать в школе, ибо идти на вокзал было уже поздно. Охранников наших отправили обратно и в большой спальне мы были одни, совещаясь до полуночи, что же делать дальше.
Потапов и Лючков твердо заявили, что едут домой и пойдут в школу. Когда я вернулся из армии через 6 лет, они оканчивали институты: Вова — горный, а Анатолий — университет.
Анатолий Демьянович Лючков и сейчас работает в Трубном институте ведущим специалистом в области металловедения и термообработки. Владимир Потапов долгое время работал на заводе им. Карла Либкнехта, а затем связь с ним была потеряна.
Мы же с Борисом решили отправиться в Николаев, найти его брата Владимира и попроситься с ним на фронт в его противотанковую батарею.
Юнги встретились через 54 года. 1998 г.
25-й учебный стрелковый полк
25 октября рано утром мы приехали в Николаев, без труда разыскали госпиталь, в котором находился брат Бориса, и вызвали его через дежурившего у входа сержанта. Очень скоро к нам вышел щеголеватый в габардиновой гимнастерке с двумя орденами на груди старший лейтенант Владимир Лысенко, слегка прихрамывающий и опирающийся на трость. На рукаве красовался черный, с красной окантовкой, ромбик с двумя скрещенными старинными пушками, такими, какие до сих пор лежат у нашего исторического музея — знаком противотанковой артиллерии. На секунду и мы с Борей представили себя припавшими к прицелу противотанкового орудия, наводя его прямо в крест на башне фашистского танка.
Володя знал, где мы учимся и, увидев нас, сильно обрадовался: в то время родственники, если это было возможно, старались навестить раненых и чего-нибудь необычного он в нашем появлении не узрел. Немного поговорив о доме, братьях и знакомых, Владимир сказал, что сейчас устроит нас на ночлег у себя в команде, он оказался начальником команды выздоравливающих, а завтра отправит нас в Херсон. Мы тут же, чуть ли не дуплетом, выпалили о цели нашего приезда и замерли, ожидая решения нашей судьбы уже в который раз за последние трое суток.
Лицо Володи изменилось до неузнаваемости, вмиг исчезла доброжелательность и радушие, а мы, не зная, что делать, стали наперебой рассказывать о случившемся, отчетливо видя, что он нас не слушает и пытается найти выход из создавшейся ситуации.
— Вот что, ребята. Я сейчас должен уйти на обход главного врача, у нас сегодня выписка. Заодно я поговорю кое с кем о вашем желании. Вы меня подождите. Я постараюсь вернуться минут через сорок, — сказал нам Володя и удалился в глубокой задумчивости.
Просидели мы два часа. К тому времени у меня уже были большие карманные часы фирмы «Павел Буре», так называемые часы машиниста, с гравировкой «Екатерининская железная дорога». Вернулся он с каким-то результатом, что угадывалось по его энергичной походке и решительности в глазах. Подойдя, он взял за руку Бориса, кивнул мне и повел нас в госпиталь, в какую-то маленькую комнатку, где стояли две железные кровати, усадил нас, сам сел напротив и, глядя на нас, начал энергично:
— Вы что, думаете, война — это романтическая прогулка, где мы бьем врага и только побеждаем, потом с улыбками проходим по освобожденным городам, а девушки забрасывают нас цветами? Что такое шестиствольный немецкий миномет, вы знаете? Это когда тебя и твою батарею накрывают шестью двухсотмиллиметровыми минами, а если останешься цел, то увидишь перепаханную осколками позицию, вроде бы черт огромным плугом поработал и, самое жуткое — растерзанные тела своих товарищей. А «юнкерсы» колесами по головам бьют и сотками засыпают. Кругом кровь и смерть.
Володя говорил долго и очень убедительно. Я, естественно, не могу помнить всего, но основу, которую я изложил, запомнил надолго и впоследствии вспоминал часто.
— Нас, противотанковую артиллерию, перед каждой атакой или наступлением стараются обнаружить и обязательно подавить. Последний раз это было под Одессой. От моей батареи осталось трое: через неделю меня выпишут, через месяц — второго, а третий — через два месяца уедет домой калекой.